Ставки на спорт 
В День Победы я хочу рассказать кое-что из истории своей собственной семьи. На родине моих родителей, дедов и прадедов, в казачьей станице Чернышевской, что на севере Ростовской области, в каких-то 100 км от знаменитого Волгограда, сейчас стоит стела с надписью: «Здесь начиналась Сталинградская битва».Этому типичному казачьему селению посвятил несколько абзацев в мемуарах «Моя война» знаменитый кинорежиссер Григорий Чухрай. «Летом 1942 гола я воевал в составе воздушно-десантных частей на Украине, в Тамани, защищал Сталинград, выходил из окружений, прыгал в тыл врага, был четырежды ранен». Выполняя одно из заданий, десантники оказались на окраине станицы Чернышёвской. Им приказано было узнать, кто ее занимает. Разведчики не стали пробираться в зловеще темную и тихую станицу, а получили сведения… с почты по телефону. Позвонили туда, надеясь, что средство связи работает. Как ни удивительно, им ответил девичий голос. Поговорили… И разведчики узнали, что в каждом доме стоят «какие-то фашисты, кажется, итальянцы, румыны и немного немцев». Голодные, они отнимают у жителей все съедобное и ценное, а люди прячутся от них кто где может. А она, Катя, крадучись, прибежала на работу, чтобы спрятать важные документы. Почта с виду – такой же куренек, как все другие в этой части станицы. Авось, чужаки не поймут, что это учреждение связи и пройдут мимо». Десантники рискнули и выиграли: сведения были получены!
Мы с братьями долго спорили, а не наша ли тетушка Катя в 1942 году разговаривала с разведчиками десантника Григория Чухрая, позже поставившего знаменитый фильм «Баллада о солдате»? Ведь наша тетя Катя Сидорова тоже всегда работала на почте в той же станице, доказывала я…
– «Но ведь могла там же работать и еще какая-то Катя!» — упирался младший брат.
Доказать правоту одного из нас было невозможно. Столько лет прошло с тех пор! Никого из старшего поколения уже не осталось. Но мы помнили рассказы мамы о ее малой родине и несколько раз ездили с нею в места, где жили несколько поколений наших предков.
В Казахстан первыми привезли в начале 30-х уже наших раскулаченных дедушку и бабушку. Два месяца тащился по железной дороге эшелон столыпинских вагонов, заполненных ссылаемыми в казахстанские степи людьми. Это были еще не «враги народа», а кулаки, некоторые, как наши старики, уже побывавшие в других местах. Наши лишь недавно вернулись из Архангельской области, где провели пять лет в знаменитых Соловках.
Народный учитель и полячка
Мамин родной отец Василий Степанович Сидоров, хотя и жил на Дону, не был казаком. Его предки из поколения в поколение учили детей в «панской» деревне Русаковке – одна улица и панская усальба, что на берегу Чира, притока Дона. Село находится близ станицы Чернышевской (потом Советской, затем опять Чернышевской, а сейчас — Обливской. Станицу переименовывали потому, что она еще в 19 веке носила имя казачьего генерала графа Чернышева, который в свое время громил восставшее против царских реформ казачество. Сидоровы учили детей самого пана, а также казачат и крестьянских ребятишек в училище, открытом в селе этим же паном. И все мои тетки в детстве учились там же у своего дедушки Степана Васильевича.
Сидоровых мало кто знал по их паспортной фамилии. За великую, по сельским понятиям, грамотность и красивый почерк кого-то из них когда-то давно прозвали Писарек, и все Сидоровы с тех пор с гордостью носили эту уличную фамилию — Писарьковы.
«Это ты чия же Сидорова? — спрашивали при мне у мамы пожилые станичники, когда она уже взрослой приезжала в станицу. — А! Василья Степановича! Ты Писарькова дочка, значицца? Дюжа грамотный казак был! Один такой на всю станицу. Всем писал прошенья даже к атаману!» И рассказывали, как мамин отец, мой родной дедушка, хлопотал по делам станичников и ездил с некоторыми в столицу донских казаков Новочеркасск или в Ростов, за что пользовался у всех уважением и даже избирался на какие-то выборные должности. И вообще, был хороший человек, прекрасный рассказчик, знавший множество легенд о станичниках, старинных песен и прибауток.
От первой жены, Александры Семеновны, у Василия Степановича было шестеро детей, сын Никита (1900-20 гг..) и пятеро дочерей: Валентина (1902-56 гг..), Ефросинья (1906- 86 гг.), Екатерина (1908 –87 гг.), Неонила (Нина, рожденная в 1910 г., она прожила около 90 лет) и наша мама Анна (1913 – 93 гг..). Именно после рождения последней дочки, через недели две, Александра Семеновна, полоская белье в весенней реке, простудилась и заболела послеродовой горячкой. Старшие девочки (тете Вале тогда было лет 12) рассказывали, как лечили их заболевшую мать. Ее сажали в большую бочку с водой и кидали туда нагретые в костре камни – парили, прогревали больную. Ведь всем известно, что все болезни от простуды! Значит, надо клин клином выбивать!
«Учительше» «народная медицина» не помогла… У женщины открылось кровотечение, и она умерла чуть ли не в той же бочке. Ей не было и 40 лет. Семья осиротела…
Мамин дедушка Степан Васильевич сам выходил младшую внучку: кормил малышку молоком и жёвками — жеваным хлебом с сахаром, завязанным в марлечку. Спать укладывал ее с собой на печку в рукаве от овчинного тулупа. Чтоб не простыла. Так и спас ее. Девочка выросла и прожила 80 лет. Последние 60 из них – в Казахстане, куда привезла еще в начале 30-х к сосланным в Караганду, в поселок Компанейск приемным родителям, свою тоже приемную, но очень любимую бабушку Хретинью.
Лет пять двое мужчин, дед и отец оравы ребятишек, сами занимались детьми и хозяйством. Потом бог прибрал и дедушку. Василий Степанович остался наедине со своей оравой. Стало совсем невмоготу. Ему было уже более 40 лет, когда его кумовья с хутора Александринского Осей Сергеевич и Агафья Анохревна Рябухины присватали ему невесту — 18-летнюю красавицу полячку Зосю — Софию Игнатьевну Цендровскую. В хутор Зося попала так. Озорной казак Акулинчев шутки ради сманил ее из Варшавы, где она жила вполне обеспеченно. У ее отца был собственный ресторан, в который частенько захаживали казаки, служившие в польской столице срочную – «гоняли полячишек нагайками, когда те бунтовали», что бывало частенько. Напомню, Польша тогда была частью Российской империи, время столыпинское, предреволюционное. Акулинчев, для смеху, наговорил наивной 16-летней панночке семь вёрст до небёс, что и булки-то у них на Дону растут прямо в поле на будыльях, как подсолнухи. И работать — то она не будет, а только барыней в креслах качаться и служанкам левой ногой указывать, что сделать надо. На деле, у казака дома оказалась семья и дети. «Акулинчев полячку в переметной сумке привез!» — веселились хуторяне. А Зосе, родившей мальчика Никифора, ровесника мамы или немного старше нее, было не до смеха. Гордячка быть второй женой в доме сумасбродного казака не захотела. «Бусульмане мы, что ли?!». Хотя он ей предлагал быть постоянной полюбовницей и дал сыну свою фамилию, а его жена какое-то время терпела у себя такой трофей, жалея неразумную девчонку. «Хучь и 16 лет, а дура-дурой! Про какую-то любовь толкуить, бесстыдница!» Домой в Варшаву Зося тоже не – не поехала, хотя старший брат Игнатий за ней проезжал. Но ведь польская родня засмеет: Варшаву на хутор променяла! Стыдобушка какая! Зося осталась «жить по людям», или, как говорила кума Гаша, шалаться по хуторам. Зося хорошо шила и переходила с ребенком из дома в дом, где требовались ее услуги. Ее кормили, платили за шитье. Она даже разбогатела — приобрела свою собственную швейную машинку «зингер». Так лет пять она и растила сына Никифора одна, терпя насмешки хуторян и приставания мужиков к «порченой» девке. Но характер у Зоси был настоящий польский — с гонором. Её очень уважал за это кум Осей Сергеевич Рябухин, крестивший ее первенца. Он знал юную веселую и красивую Зосю еще по Варшаве, называл ее односумкой (сослуживицей), поэтому и сосватал ее за своего старого знакомого — вдовца Василия Степановича Сидорова. А взамен Осей Сергеевич получил в дети от кума пятилетнюю Нюрочку. Очень обрадовались девочке приемная мать Гаша и бабушка Хретя (видимо, Христина, но Хретинья – это по-донскому). С тех пор, как «глотошная болезня» (видимо, скарлатина) задушила маленьких Хведотушку и Колюшку, дети у супругов больше не рождались. А кто же родителей в старости докармливать будет?! Вот и взяли в дети сиротку. Какая мать из полячки?! Она и говорить по-донскому не научилась! Гэкаиет да дзэекаить!
Но полячка успешно справилась с семейными проблемами. Я помню эту бабушку, Софью Игнатьевну, уже шестидесятилетней. С польским жестким выговором, с надменным взглядом с ярко-голубых глаз, с длинными волнистыми косами с легкой проседью, она была совсем не похожа на станичных старушек, закутанных в платки, забитых, замученных работой в колхозе за палочки — трудодни. Зося же в поле ни разу не работала.
Вскоре после замужества, Софья Игнатьевна добилась, чтобы её пожилой муж перебрался в более крупное селение. В Русаковке дом продали и купили другой — в станице Чернышевской. Еще «до колхозов», т.е, до 1928 года, молодая жена уговорила или заставила во всем послушного ей старого мужа превратить школьную пристройку («хлигель») в подобие гостиницы или, скорее, заезжего двора. Казаки из окрестных хуторов, приезжая по делам в станицу, останавливались у Писарька. У него можно было переночевать. Летом – прямо на сене в своей телеге или на сеновале хозяев. Зимой – на печи во флигеле. Можно было там же позавтракать или повечерять — полячка отлично готовила. Не зря же дочка ресторатора! Но больше всего казаков привлекала возможность поговорить с Василием Степановичем о стремительно меняющемся мире. «Умный учителишка был, хучь и не казак, но и кацапом или хохлом, как других не казаков, не назовешь!», слышала я о родном деде много лет спустя. И еще: «Книг целый сундук у него в горнице стоял рядом с Зосиной горкой с хрусталем и чайным сервизом, привезенным ей братом Игнатием из Варшавы.
Легко представить себе молодую женщину, оказавшуюся мачехой такой оравы. Но как согласиться с тем, как распорядились с детьми родной отец и его новая жена?
Потомки
Над ее старшим пасынком подсмеивались станичники. Никита был почти ровесник мачехи — ей 18 лет, ему 16. Мужики ржали, намекая на что-то гадкое, поглядывали на мачеху шкодливыми глазами.
Видимо, от греха подальше, отец отправил сына учиться в Ростов в коммерческое училище. Больше парень не жил дома. Прямо из студентов Никита подался в революционеры, а потом погиб, оставив у сестер только воспоминания о том, как в гражданскую брат приезжал из Царицына, где шли бои, домой в станицу «верхи на лисапеде». Решили, что виноваты разбойники, позарившиеся на чудо – лисапед.
В политике «девчаты» совсем не разбирались. Кто с кем воевал там, в Царицыне, сотне километров от их Чира, на Волге, сестры и знать не знали. Почему-то решили, что Никитушка был помощником Калинина. Хорошо еще не Сталина!
А у мачехи были свои заботы – пристроить девок. Старшую, 14 — летнюю Валю она отдала замуж в большую украинскую семью – к хохлам. Жених был только на пару лет старше невесты, но такими семьями в станице никого не удивишь. Из девочек с самого раннего детства готовили хозяек и будущих матерей. А Валя, старшая в семье, после смерти своей матери прошла такую практику под присмотром мачехи, какую ни одна советская девочка не получала в школе на уроках домоводства. Младшим сестрам Валя давно заменила мать, а свекровь не могла нарадоваться, какое счастье принесла ее сыну невестка — донюшка. Воркуют, как голубки!
Две следующие девочки – Катерина и Ефросинья (Апроська) – лет с 8-9 жили в няньках в многодетных семьях станичников и там же находили свое личное счастье, как принято теперь говорить. Они выходили замуж за парней из семей, в которых нянчили младших ребятишек. Если надо было похвалить малолетних работниц, хозяйки говорили: «Вот! Из хохлушки вареной, вырастила настоящую казачку!» Если нянька в чем-то провинилась, ей могли сказать: «Хохла не переделаешь! Человека из него не сделаешь!» Так решался национальный вопрос.
Самую тихую и спокойную Нину мачеха оставила у себя – нянчить своих дочек погодков — Таисию и Тамару. Вот из-за Нины и проклинали «поляру» мои уже пожилые тетки. Говорили: «Захапала отцовский дом, заставила наших девчат горшки своих дочек выносить! А Нинку как-то раз по голове половником так шарахнула, что голову пробила. Своих музыке — танцам учила! Сидять, бывалоча, на гитарах играють! А наших по чужим людям раскидала!» Моя мама в минуты таких разговоров сестер о мачехе говорила: «Дай любой из нас в молодости такую ораву чужих детей, едва ли бы мы тоже долго терпели». Может, потому у нее не было злости на мачеху, что ей, самой младшей из падчериц, не пришлось жить с нею?
Все это справедливо, если забыть, что детство мамы и ее сестер выпало на революцию и гражданскую войну, а «поляриных» дочек — на советское время. Старшие девочки хоть и учились у дедушки в его собственной школе во флигельке, но все равно остались малограмотными (это внучки-то и дочери учителей!). Впрочем, в станице считалось, что всем девочкам большая грамота ни к чему. «Научились писать – читать? И ладно! Вам в солдаты не итить, письмы домой не писать!» Только две самые младшие дочки, полячкины, родившиеся в советское время, окончили школу, а потом, когда отца уже не было в живых, учились в Ростове. Тамара — в мединституте, Таисия — в кооперативном техникуме. Обе окончили эти университеты буквально в день начала Великой Отечественной войны.
Военные дороги
Тамара была чуть старше, и успела выйти замуж за выпускника военного училища и жила со своим лейтенантом в казарме военного городка в Ростове. Как только под утро над городом завыли сирены, молодой офицер, одеваясь на ходу, бросился на свой пост. Растерянная Тамара закуталась в простыню, схватила свой тревожный чемоданчик и под грохот разрывов бомб тоже побежала на свой пост — в госпиталь. Свою службу в санитарном поезде военврач Тамара Сидорова начала в платье, сшитом из марли, кусок которой оказался в ее чемоданчике. Конечно, постепенно с формой все наладилось. Всю войну Тамара Васильевна спасала раненых — сопровождала эшелоны с ними от линии фронта и военно-полевых госпиталей по всей стране. А с первым мужем встретилась только через три года после войны, когда у нее было уже двое детей. О брате, сестрах и матери Тамара стала получать сведения только после разгрома фашистов в Сталинграде. Оказалось, мужья Нины и Фроси пропали без вести вскоре после призыва. 
Женя Попов и еще один внук бабушки Зоси сначала копали окопы и танковые рвы в Сталинграде, а после освобождения города вступили в действующую армию. Один, из них, артиллерист Женя Попов, сын той самой Кати, которая разговаривала по телефону с десантником и будущим кинорежиссёром Григорием Чухраем. Старший сержант Е. Попов от Сталинграда дошел со своей батареей до Будапешта и еще два года служил при комендатуре в венгерской столице. У него было три солдатских ордена Славы и несколько медалей. Иван Васильевич Земляченко в числе других механизаторов МТС решением райкома партии был оставлен в станице – в запасе. В ближайшем лесу жили в землянках несколько десятков механизаторов и ремонтировали технику. Как только территория освобождалась от врагов, они выводили на поля свои трактора…. Война требовала не только оружия, но и хлеба. Однажды трактор Ивана Васильевича наехал на мину. Не стану рассказывать, как его изувечило!
В полусожженном хуторе Александринском, где началась «казачья» часть жизни Зоси, жил родной брат моего отца Ефрем Кузьмич Рябухин. Оба мальчика и их старшая, но совсем молодая сестра были сиротами и жили одни, без взрослых в родительском доме. Их родители умерли от тифа еще в гражданскую, и ребят воспитывало хуторское «обчество». Ребят, как эстафету, передавали. Там они, как когда-то Зося, переходили из одного дома в другой, где мальчишки выполняли посильные работы. Чаще всего дети пасли скот, ухаживали за огородами, весной пахали землю, осенью убирали хлеб. За этот вполне взрослый труд их только кормили. Мой будущий отец одно время был даже служкой у сельского священника. Он никогда не рассказывал, что там происходило, но, повзрослев, больше никогда не ходил в церковь – оставался всю жизнь атеистом. Понятно, почему в первые же дни войны «Ихремка» добровольно отправился в военкомат? Он удачно служил в разведке, но чережды попадал в такие ситуауи, что не надеялся выжить. Однажды чуть не попал в плен, выехав на трофейном мотоцикле на полянку, где обедали немцы. Конечно, его схватили, жестко избили, прикладом выбили зубы. Он был четырежды награжден и четырежды ранен. После демобилизации Ефрем Кузьмич вернулся в родную станицу и снова, как до войны, стал работать в МТС – там платили деньги, а не натуроплату давали – граммов 200-400 на трудодень.. Многие, особенно молодежь после армии, всеми правдами и неправдами старались получить паспорт и уехать в крупные города. В хуторах оставались в основном женщины. Только мой отец, совсем молодым, лет в 17, еще перед войной, уехал к старикам, сосланным в Караганду, и устроился на железную дорогу вагонным мастером на железной дороге. Движенцам во время войны давали бронь. Но это освобождение от призыва на фрона было чисто условным. Ведь кому-то надо было сопровождать поезда до линии фронта и возвращать их, часто изувеченными при обстрелах и бомбежка, обратно. В войну мы отца почти не видели. Из Казахстана, принявшего более 20 эвакуированных из центра страны крупных предприятий, железнодорожники возили к линии фронта их продукцию. Казахстанцы считали, что из 10 руль 9 были отлиты в Казахстане.
В станичной родне у нас, кроме Жени, было еще двое Поповых – муж и пасынок тети Таисии. У ее мужа, Лазаря Васильевича, – вся грудь в орденах и медалях, а у его навечно 19-летнего сына Василия Лазаревича — только три награды: Золотая Звезда Героя Советского Союза, орден Ленина и медаль «За Отвагу». Его наградили ими «посмертно Указом от 20.04.1945 года. В документе сказано: награжден за участие в ликвидации немецкой оперативной группы «Земланд» при штурме Кёнигсберга. При прорыве немецкой линии обороны 13.04.1945 года В. Л. Попов был убит осколком снаряда». До Победы оставалось три недели…
В память о Василии Попове в нескольких селениях, где гремели последние бои Великой Отечественной войны, установлены памятники, его именем названы школы, пионерские лагеря и улицы. На одной из них, в станице Чернышевской, уже более ста лет стоит дом сельского учителя Василия Степановича Сидорова. Его потомки есть и сейчас в разных уголках нашей когда-то общей огромной станы. Есть они и Казахстане: в Нур-Султане и в Караганде, в Темиртау и на Алтае. Думаю, уж не так и важно, как они оказались в этой ныне суверенной стране. Важно, что они всю жизнь как их деды, привезенные в 20-30 годы в столыпинских вагонах, в свое время защитили эту страну, трудились на созданных ими же предприятиях.
