– Что это, я вас спрашиваю?! – прошипел инспектор Барков, ткнув пальцем в привинченную к двери табличку. – Почему «школа-интернат», если по документам у вас детский дом?.. И где Елена Михайловна?
По слухам, дошедшим до Иры через «сарафанное радио», на пенсию Барков уходил с поста заместителя заведующего районо где-то в Восточной Сибири. Через пару лет он перебрался к дочери в Ташкент – поближе к теплому солнцу и свежим фруктам. С началом войны, когда молодых мужчин одного за другим стали призывать в армию, освободившиеся места заполняли пенсионерами. В 1943 году дошла очередь и до Баркова. Его пригласили на должность инспектора в облоно. Старик воспринял это как повышение. Он с энтузиазмом включился в работу и вскоре все вокруг поняли, как хорошо они жили раньше. Пункты законов, постановлений и должностных инструкций Барков знал наизусть – до запятой… И требовал их исполнения – буква в букву.
– Бабушки нет, Аркадий Неффалимович. Она в управлении железной дороги, получает книги и учебные пособия, которые удалось достать по их ведомственным каналам.
О том, что за всё это придется платить не только деньгами, но и гастролями самодеятельного театра, Ира говорить не стала. Вдруг выяснится, что их нельзя было устраивать без разрешения.
– Безобразие! К ним проверка из облисполкома едет, а директор неизвестно где шляется! Меня встречает… Вожатая. И еще табличка эта!
Ира вздохнула. В их маленьком детдомовском коллективе никого давно уже не удивляло, что отсутствующую директрису замещает её девятнадцатилетняя внучка. А о проверке бабушке звонили утром из районо. Сказали, что Барков снова их детдом выбрал, и будет в поселке завтра к вечеру. Раньше этот въедливый сморчок всегда опаздывал. На день, а то и на два. Кто ж знал, что сейчас на сутки раньше припрётся… Вот и табличку сменить не успели. Теперь до отъезда не перестанет нудить на этот счёт.
– Утром Елена Михайловна будет на месте, а пока пойдёмте, на ночлег вас устрою. Рабочий день давно закончился.
Вот так… Не рассказывать же этому любителю параграфов, что на узбеков и таджиков словосочетание «детский дом» действует, как императорский штандарт на будёновца. В соседней Кашкадарьинской области от двух эвакуированных детдомов остались лишь избитые воспитатели. Малышню разобрали по кишлакам и спрятали. Кто и куда… Милиция не дозналась. Дети пропали бесследно. Свидетели перестали понимать русский язык, а для потерпевших все азиаты были на одно лицо…
«Ребенок без семьи не может, – объяснила Ире тетя Фатима, пожилая узбечка, привозившая по утрам козье молоко из ближайшего к поселку колхоза. – Если нет родственников, сироту возьмут знакомые. Нет знакомых, берут чужие и растят, как своего. Детские дома – это дети без семьи. Дети без семьи – это против ислама. Такого здесь не было и не будет. Это оскорбление Аллаха и позор всем нам».
Спальное место для гостя Ира оборудовала в «ленинской комнате», рядом с директорским кабинетом. Застелила простыней разложенный на диване матрац, взбила слежавшуюся в кладовой подушку, расправила одеяло, переставила поближе торшер, собранный воспитанниками на уроке труда, и погасила верхний свет.
– Может, вам чаю с дороги, Аркадий Неффалимович? – спросила Ира. – Или поесть чего-нибудь?
Инспектор только головой мотнул. Очки в металлической оправе съехали на кончик сморщенного носа. Ну, что ж… Как говорится, была бы честь предложена. Ира выложила на стол ключ от входной двери.
– На щеколду мы теперь ночью дом не запираем, – деловым тоном пояснила она. – Учли вашу критику. Туалет во дворе, дорожка к нему справа от выхода. Она самая натоптанная, не ошибётесь. На случай, если у вас нет фонарика, керосиновая лампа и спички – на столе. Для экстренных ситуаций в комнате есть ведро с крышкой. Вон оно, рядом с вешалкой. Воду туда я уже налила.
Пока возмущенный её словами инспектор ловил ртом воздух, Ира развернулась и вышла из комнаты. Воплей о том, как невыносима современная молодёжь, и насколько чужды ей даже элементарные понятия о приличиях, девушка наслушалась в прошлый раз… «Ох, не зря детишки окрестили его Нафталинычем! – грустно усмехнулась она. – Хотя, если услышит, греха не оберёшься… А-а-а, семь бед, один ответ! Где наша не пропадала!»
Ире снились залитые утренним светом улицы довоенного Сталинграда. Всей семьёй они шли на концерт любимого папиного певца Утесова. Легкий ветерок шевелил мамины волосы, а бабушка что-то шептала ей на ухо. Потом обе они долго над этим смеялись. В глубине души Ира понимала, что это сон, ведь папа погиб на фронте в первый месяц войны, а мама умерла от ран после бомбежки, но просыпаться совсем не хотелось.
Внезапно папа сжал дочкину руку и резко встряхнул.
– Ирина Ивановна, это я, Алёна! Призрак опять к нам в спальни заглядывает! Девочки так сильно испугались…
На прошлой неделе, когда Ира с бабушкой уезжала в райцентр, что-то белое с «крыльями» скользило ночью в воздухе по коридору, ухало по-совиному, открывало двери в комнаты. Дети вопили от ужаса, женщины тоже перетрусили… А из мужчин в доме был только дворник Степан. Он даже в коридор не вышел. Это никого не удивило. Ведь все знали, что в свои сорок два года разумом Степан не дотягивает и до восьмилетнего ребёнка. Костистый, длиннорукий, большеносый, с мозолистыми ладонями-лопатами, он мог на полчаса замереть с открытым ртом, наблюдая, как ползет по ветке волосатая гусеница. Дворник верил самым невероятным выдумкам, до дрожи боялся поселковых собак, прятался в доме, заслышав отдаленные раскаты грома. Так что в борьбе с призраками рассчитывать на Степана не стоило.
Ира одеваться не стала – набросила поверх ночнушки бабушкин шерстяной платок и выскочила из комнаты. Она ещё успела увидеть, как что-то белое скрылось за углом. Ира побежала туда… Никого. Она включила в коридоре свет, прошлась, заглядывая в открытые спальни и классы, подергала ручки запертых дверей… Привидение исчезло бесследно.
Из-за угла выскочил всклокоченный Нафталиныч. Его землисто-серое лицо, изрезанное глубокими морщинами, словно берег оврагами, выражало безмерное возмущение.
– Это что это здесь происходит? – воскликнул он, щурясь от яркого света. – Крики, беготня… У вас тут детский дом вообще или Содом с Гоморрой?!
От желания послать въедливого идиота подальше у Иры аж язык зачесался, но ссориться с проверяющими – что чиреи расковыривать… Только хуже будет!
– Вы уж простите нас, Аркадий Неффалимович, – вымученно улыбнулась она. – А с шалунами я разберусь!
Одиночные вскрики и сонное хныканье в спальне младших девочек переросло в дружный рев, и Ира поспешила туда. Для борьбы с детскими страхами у нее была готова очередная сказка о храбром Мальчише-Кибальчише. При необходимости вторую её часть легко можно было переделать в историю невероятных приключений Девчушки-Кибальчушки…
В младшую группу мальчиков направилась Алёна, которой нужно было проведать четырехлетнего брата Илью. Вскоре у них там тоже стало тихо. Старшие воспитанники успокоились и уснули сами…
Утром Иру разбудила бабушка.
– Ты ещё в постели. Детишки через одного зевают. Похоже, у нас снова появился призрак, – предположила она.
– Ага, – пробормотала охрипшим со сна голосом Ира. – Всех малышей перепугал. Мы с Алёной им полночи сказки рассказывали, еле-еле угомонили… Поймаю гада – пожалеет, что на свет народился!
Елена Михайловна знала, что слова внучки – не пустая похвальба. В детстве Ира занималась спортивной гимнастикой, пулевой стрельбой, акробатикой. Перед войной серьёзно увлеклась самбо. В мае 1941 года на первенстве Сталинграда заняла третье место. Чуть выше среднего роста, сильная и ловкая – к девятнадцати годам Ира превратилась в идеальное сочетание соразмерных спортивных пропорций и женственной округлости форм, под которыми скрыты упругие тренированные мышцы. После двух-трёх «пробных» стычек поселковые хулиганы перестали задирать детдомовцев. Слишком уж велик был риск – получить «на орехи» от приезжей девчонки и надолго стать всеобщим посмешищем.
– Про то, что Барков раньше срока приехал, я уже знаю, – бабушка погладила Иру по волосам, как в детстве. – Его богатырский храп из «ленинской комнаты» даже повариха на кухне слышала.
– Ага… Явился, не запылился! – вздохнула Ира. – Я вышла, чтобы табличку сменить, а он в неё уже глазами впился, как комар в младенца. Аж трясётся весь! В общем, подвела я тебя, бабуля… Извини!
– А-а-а… Не бери в голову! – махнула та рукой. – Ведь не зря в народе говорят: если приехавший с проверкой начальник не находит мелких недостатков, начинает искать крупные… Будем надеяться, что теперь Нафталиныч глубоко копать не станет! Удовлетворится полученным результатом. Надо же ему что-то и на следующий раз приберечь… Запасливость по части чужих ошибок – непреложный закон бюрократии! Нигде и никем не записанный, но чтимый всем чиновничьим миром…
Бабушка говорила серьезно и уверенно, словно объясняла теорему на уроке. Если не видеть, как искрятся от сдерживаемого смеха глаза, как углубляются бегущие от них к седым вискам морщинки, можно принять всё за чистую монету.
«Если сумеешь как следует высмеять проблему, – сказала она однажды маленькой Ире, – без труда найдешь силы, чтобы её решить!» В то время волосы у бабушки были ещё не совсем седые, а морщинок на лице – гораздо меньше…
Разговор прервали крики за окном.
– Почта, пацаны! Петрович письма принес!
Елена Михайловна выглянула в окно.
– И правда, письма… Улыбается, шутит. Значит, без похоронок. Пойдем, может и нам что обломится. От племянников давно известий не было.
Петрович, со своими обычными подколками-прибаутками, вынимал почту из огромной сумки. Первый треугольник достался Алёне, которая привычно подхватила на руки крутящегося у ног брата и убежала с ним к дальней скамейке. Письма от мамы, редактора фронтовой газеты, Алёна всегда читала Илье вслух – громко и с выражением… После контузии, полученной во время бомбежки при переправе через Волгу, мальчик на несколько месяцев оглох, и слух ещё не полностью восстановился. Сотрудники и воспитанники детдома, обращаясь к Илье, старались говорить громко и чётко, чтобы он не чувствовал себя ущемлённым. Ира знала, что через 2-3 минуты вокруг сестры и брата соберутся все, кто не получил заветных треугольников. Уж очень красочно звучали строки, написанные профессиональным литератором… Когда их читала лучшая актриса детдомовского театра. Иногда её останавливались послушать даже учителя и воспитатели.
Следующий треугольник получил Артур, коренастый и крепкий двенадцатилетний мальчик с тонким розовым шрамом на руке. Ранило его ещё в Сталинграде, за две недели до эвакуации. Осколок бомбы прошел по касательной, распоров кожу и верхний слой мышц. Письма от отца-танкиста Артуру приходили редко, и он всегда разворачивал листок на ходу, чтобы потом на скамейке не терять зря времени.
Близнецы Толя и Коля принялись спорить, кто будет первым читать письмо от брата-минометчика, и чуть было из-за этого не подрались… Пришлось Ире вмешаться и самой установить очередность.
Последний треугольник получил Женя. Его отец был летчиком, героем Советского Союза, что сильно поднимало авторитет сына в мальчишеских глазах. В созданном Ирой театре рослый для своих тринадцати лет Женя играл главные мужские роли и от этого важничал ещё больше… Просил, чтобы ребята называли его полным именем – Евгений, хорошо хоть без отчества, а на Женю демонстративно не откликался.
– Извините, Елена Михайловна, для вас с Ирой опять ничего нет, – виновато развел руками Петрович. – Зато мне набойки из Ташкента привезли. Кожаные. Могу снова чинить вашу обувку.
– Спасибо, Иван Петрович! Не сегодня. Инспектор у нас с проверкой. Мне вечером с ним в район ехать.
– А-а-а… Ну, как вернётесь, милости прошу!
До войны Петрович трудился механиком в МТС, там начал учиться на шофёра, но попал в аварию и с тех пор хромал на правую ногу. Колено у него практически не сгибалось, из-за того и на фронт не взяли. Стоять за станком полную смену он тоже не мог, пришлось устроиться истопником в котельной, которая обеспечивала водяным отоплением центральный квартал посёлка. Но деньги там платили небольшие, и Петрович параллельно подрабатывал слесарем в домоуправлении. Поселковым почтальоном была его сестра, которую все здесь называли тетей Машей. Поскольку котельная и домоуправление находились рядом с детдомом, чуть дальше по улице, письма для его жителей тетя Маша утром обычно отдавала брату. В сумке, где он носил слесарные инструменты, для детдомовской почты было организовано специальное отделение.
Красивым Петровича назвать было трудно, но его живое, подвижное лицо излучало непоколебимую уверенность в себе, а крепко сбитое, кряжистое тело – первобытную мужскую силу. Женщины с неустроенной личной жизнью часто «таяли» в его обществе. Петрович относился к этому философски. Местные сплетницы утверждали, что вокруг него всё время крутятся две-три дамочки средних лет, и каждая старается оставить в комнате у слесаря-истопника свои женские пожитки, в надежде вытеснить оттуда вещи всех «ничтожных куриц», что были у Петровича до неё.
Елена Михайловна ушла в дом, а Ира задержалась.
– Иван Петрович, вы ведь всех в поселке знаете. Кто из местных может приведением нарядиться?
– Что, опять призрак детей пугал? – доставая вышитый бисером кисет, усмехнулся слесарь-истопник.
Он присел на скамейку у стены и принялся набивать табаком потемневшую от времени глиняную трубку. Ира устроилась рядом.
– Ага. Явился, не запылился, – возмущенно фыркнула она. – Я попыталась его догнать, но не успела…
– Может, из ваших ребят кто? – чиркнув спичкой об коробок, Петрович поднёс её к трубке и с наслаждением затянулся. – Поселковым пацанам не до ночных игрищ. С утра школа, потом работа на заводе допоздна. Отсыпаются только в воскресенье. А местные духов дэвами называют. В сказках и легендах они – слуги Шайтана. Ходят исключительно в чёрном.
– Я рост примерно прикинула. Призрак этот выше меня будет. Из наших мальчиков никто не подходит, – Ира в задумчивости погладила вышивку на рукаве кофты. – Прямо не знаю, что и думать…
– Ирина Ивановна! – выскочила из-за угла Света, шустрая восьмилетняя девочка с короткой мальчишеской стрижкой. – Помогите, там Стёпа плачет.
Дворник сидел на крыльце рядом со своими новыми валенками и ревел, словно обиженный малыш… А ведь если подумать, он им и был – мальчиком-дошкольником во взрослом теле.
– Тут… Они… – и снова в слезы.
– Ему Толя и Коля валенки к доскам прибили. Гвоздями! – топнула ногой Света. – Дождались, когда поезд на завод проезжать будет… Фашисты проклятые!
– А ну-ка живо сюда, шкодники! – рявкнула Ира. – Нечего за углом прятаться.
Мальчишки нехотя приблизились. Скрыться от вожатой они даже не пытались. Каждый раз, когда в детдоме случалось ЧП, она подробно опрашивала участников и свидетелей, а потом безошибочно называла виновного. Коллегам, которые интересовались, как ей это удаётся, Ира предъявляла зачитанный до ветхости томик рассказов Конан Дойла, и пыталась объяснить, какой из приемов Шерлока Холмса помог раскрыть очередную загадку… Иногда это даже получалось. Среди воспитанников ходили слухи, будто Ирина Ивановна умеет читать в людских душах, как по книгам. Малыши верили… Ребята постарше говорили друг другу, что это чушь, но озорничать опасались, ведь от зорких глаз вожатой укрыться было непросто…
– Чтобы до конца недели на репетициях не появлялись! Вы наказаны. Ясно! А теперь вытащите гвозди и марш в дом!
На занятия в самодеятельном театре, который официально назывался драматическим кружком, все дети ходили с удовольствием. Кто не участвовал в репетициях и постановках, помогал в выборе следующей пьесы, рисовал афиши, мастерил декорации, шил реквизит, расставлял в актовом зале стулья. Дело по душе Ира находила всем. Для ребятни не было худшего наказания, чем услышать от неё: «На репетицию сегодня не приходи!» или «В этом спектакле ты не участвуешь!». Елена Михайловна внучкину политику одобряла. «Лучшая форма кнута – лишение пряника! – говорила она. – Если, конечно, пряник любимый. Действует даже на самых бесстрашных».
– Ишь, стервецы! До упора забили, – усмехнулся Петрович, ощупывая обувь изнутри. – Теперь ни щипцами, ни гвоздодером не вырвешь. Придется валенки резать. Да не реви ты, Степан! Я аккуратно. А потом подошвы из старых голенищ выкрою и суровой ниткой пришью. Помнишь, как тебе зимой мои валенки нравились. Вот и эти – такими же будут. Уже сегодня к вечеру. Ну что, я режу? – взглянул он на дворника.
Тот, поколебавшись, кивнул.
День пролетел, как одна минута. Нафталиныч с Ирой демонстративно не разговаривал – молча посидел на уроке чтения, осмотрел несколько спален сотрудников и воспитанников, пошарил по книжным полкам в библиотеке, заглянул на кухню и в столовую… Потом вместе с Еленой Михайловной они занялись в кабинете бумагами. Оттуда часто доносились громкие голоса. Похоже, разговор шел на повышенных тонах. Закончили уже в темноте, и поездку в район пришлось отложить на утро.
Уставшая Ира уснула, как только добралась до кровати. Разбудил её чей-то громкий вопль.
– Ба, ты слышала? Кричал кто-то… Я сбегаю – посмотрю, что там, – Ира щелкнула выключателем торшера, но тот и не думал загораться. – Странно, лампочка не работает. Где твой фонарик? Я керосинку Нафталинычу отдала.
– Подожди, – пока Ира ощупью искала кофту, Елена Михайловна попыталась включить верхний свет. – Торшер в порядке! Наверное, пробки перегорели.
Она подошла к окну и отдернула занавески. В безоблачном небе луна казалась огромным желтым блином. Чтобы найти на вешалке пальто, её света хватило с избытком. Елена Михайловна вытащила из кармана фонарик.
– Одну я тебя не пущу! – сказала она, накидывая пальто на плечи. – Вместе пойдем.
Фонарик светил тускло, но другой батарейки не было.
Они осторожно вышли в коридор.
– Кажется, это там, – сказала Ира, махнув рукой в сторону «ленинской комнаты».
Из спальни старших девочек выглянула заспанная Алёна. В руке у неё была керосиновая лампа. Тусклый желтый огонёк чадил и потрескивал. Похоже, горючего в емкости осталось немного. Что называется – только на донышке.
– Здравствуйте, Елена Михайловна! У вас тоже света нет? А кто там кричал?
– Пока не знаем, – ответила вместо бабушки Ира.
Все трое замерли, прислушиваясь… В доме было тихо. Значит, крик никого из малышей не разбудил.
– Возвращайтесь лучше в спальню, Алёна! – приказала Елена Михайловна. – Мы тут сами управимся.
Светя фонариком, они с Ирой двинулись к «ленинской комнате». Из закутка, где были спальни сотрудников, выглянула Эльвира Александровна, учительница музыки, рисования и черчения. Она сказала, что тоже слышала крик, но одна выходить побоялась… А свет в спальне работает, его только в коридоре нет.
В отличие от директрисы с внучкой, Эльвира Александровна была в платье и туфлях. Ира знала, что учительнице уже хорошо за тридцать, но сейчас, в неверном свете фонаря, ей нельзя было дать и двадцати пяти. Струящийся шелк плотно облегал крепко сбитую фигуру с высокой грудью и длинными мускулистыми ногами. Узкий кожаный поясок эффектно подчеркивал талию. Проходя мимо, Ира ощутила запах духов «Красная Москва». Дальше они шли втроём, озираясь по сторонам. Фонарик светил еле-еле. Выключатели в коридоре щёлкали вхолостую. Дойдя до «ленинской комнаты», Елена Михайловна остановилась.
Дверь была широко открыта. Торшер освещал разобранную постель на диване. Из коридора были видны и лежащее на стуле брюки, и стоявший на столе портфель… Пальто и френч висели на вешалке у входа. Рядом стоял дорожный чемодан. Самого Нафталиныча в комнате не было.
Внезапно справа раздался скрип петель. Ира вздрогнула от неожиданности. Пока они с бабушкой пытались сообразить, в чем дело, Эльвира Александровна прошла вперед и толкнула рукой дверь директорского кабинета. Та послушно приоткрылась, а затем стала медленно закрываться… И заскрипела. Из кабинета повеяло холодом и сыростью.
– Упс-с-с, – прошептала Ира. – Похоже, там окно нараспашку.
– Оно было заперто на щеколду, – удивилась Елена Михайловна, – а дверь я закрывала на ключ.
Она осторожно переступила порог кабинета. Луч фонарика был уже почти невидим. Идущая следом Ира нащупала на стене выключатель. Зажегся свет. Правая створка окна была распахнута настежь. Цветочный горшок, обычно стоявший с этой стороны, сдвинут на левый край. На полу валялись смятые бумаги. Несколько листов на столе шевелились от ветра, как живые. Ящики из стола были вынуты и лежали на полу. Рядом – неровными горками – их содержимое. Дверца сейфа раскрыта до упора. На нем еще одна стопка бумаг. А между сейфом и столом лицом вниз лежало тело. Тело Аркадия Неффалимовича. Оно казалось плоским, приплюснутым к полу. Живой человек так лежать не может. Красные пятна резко выделялись на нательной рубашке. На ногах – кальсоны и ботинки с заправленными внутрь шнурками. Под белоснежно-седой головой расплылась лужица крови. Рядом с ней лежали очки. Правое стекло по вертикали пересекала одинокая трещина. Телефонная трубка свешивалась на шнуре почти до пола.
У Иры зашумело в ушах. Эльвира Александровна взвизгнула и отшатнулась к двери. Елена Михайловна шагнула к стулу, стоящему у стены, и ухватилась за его спинку.
– Телефон нам лучше не трогать, – сказала она внезапно охрипшим голосом. – И вообще, ни к чему не прикасаться! Эльвира Александровна, вы одеты. Вызовите милицию. Мы с Ирой подождем их здесь.
– Ба, это бандиты? – спросила Ира, когда учительница ушла. – Что они могли украсть? Деньги, ценности, документы…
– Какие деньги? Откуда? Конец квартала. Жалкие крохи, да и те я вчера на книги потратила. Документы вон там, стопками лежат. Все или нет, нужно проверить, – Елена Михайловна осматривала кабинет, стараясь не задерживать взгляд на мертвом теле. – А вот Жениного кортика не видно…
У Иры опустились руки.
Кортик достался Жениной маме в наследство от дедушки, капитана дальнего плавания, который во время крушения вытащил из воды богатого промышленника. Было это ещё до революции. Поскольку деньги капитан брать отказался, спасенный преподнёс ему презент… Скромный на вид, если не знать, что его рукоять отделана бриллиантами и изумрудами. Женя, чьи мама и бабушка погибли во время бомбёжки, считал эти камни простыми стекляшками, пока три месяца назад детдом не навестил его отец. Он прилетал в тыл, чтобы получить новенький ленд-лизовский истребитель.
Клинок, служивший до этого реквизитом для театральных постановок, перекочевал из кладовки в директорский сейф, а Женя начал мечтать о том, как на вырученные за бриллианты деньги купит папе советский самолет, который, конечно же, намного лучше американского.
– Кортик украден, Нафталиныч убит?! – ужаснулась Ира. – Но какая между ними связь? Не понимаю…
– Я тоже! За каким бесом он притащился сюда ночью? И как открыл дверь в кабинет? – Елена Михайловна в изнеможении опустилась на стул. – Извини, у меня колени подкашиваются.
Эльвира Александровна вернулась с двумя милиционерами: полным розовощёким старшиной Савелием Шишкиным, которого Ира часто встречала на поселковом базаре, и симпатичной девушкой-узбечкой в новенькой сержантской форме. Через час запыленная полуторка привезла ещё троих оперативников из района, а утром на черной «Эмке» прибыли криминалисты из области. С ними приехал следователь республиканской прокуратуры, сухощавый высокий старик в сером плаще и шляпе.
Криминалисты занялась директорским кабинетом. Фотограф отщёлкал несколько плёнок, снимая всё с разных расстояний и ракурсов. Стол, сейф, труп, ящики. Потом он попросил себе тёмную комнату, где можно проявить пленки, и веревку с прищепками для просушки. Другой сотрудник внимательно осматривал замки на двери, в сейфе и столе, а один из них даже разобрал. Третий возился с кисточками и плёнками, выявляя везде, где только можно, отпечатки пальцев. Оперативники и милиционеры в это время вели опрос преподавателей, сотрудников и воспитанников.
Ира досталась старшине Шишкину. Вопросы он задавал по бумажке. Ответы выслушивал без интереса. Когда Ира начала описывать кортик, и предположила, что он был главной целью преступников, толстяк сморщился как от зубной боли:
– У вас тут человека убили! Ответственного работника, между прочим… А вы мне каким-то ножиком голову морочите.
Ира поняла, что расследование для старшины – досадная помеха. Он мечтает поскорее развязаться с этой «скукотищей» и вернуться на базар к любезным его сердцу торговкам, которые при встрече с «товарищем милиционером» улыбались и раскланивались, а за глаза презрительно называли его Бакшишкиным… Скорее всего, не без оснований.
Ирины ответы тут же стали краткими, по преимуществу односложными… Протокол она подписала, не читая.
Когда тело инспектора погрузили на полуторку, один из оперативников подошел к Елене Михайловне.
– Собирайте вещи, гражданка директор, поедете с нами.
– За что?! Она ведь никого не убивала! – воскликнула Ира. – Бабуля, ну что же ты молчишь?
– Не волнуйтесь, девушка, мы всё тщательно проверим. Не виновата – вернётся. И очень скоро. А сейчас ваша бабушка задержана, как подозреваемая. Ведь товарищ Барков к ней с проверкой приехал. Судя по бумагам, кое-что накопал. Налицо мотив для убийства: личная неприязнь на почве служебного конфликта! К тому же ключи от кабинета и сейфа только у вашей бабушки были. Она сама мне это сказала. Вот вам и ещё одна улика! Плюс – возможность совершить убийство! Умышленное или не умышленное… А может, и вообще – по неосторожности… Еще не ясно. Короче, будем разбираться. А если вам что не нравится – к следователю обратитесь. Он пока здесь остаётся. Через него можно и жалобу в прокуратуру подать.
Слова Иры о том, что крик инспектора они с бабушкой услышали из комнаты и с тех пор не расставались, оперативников не убедили. Близкие родственники преступников, по их словам, ещё и не такие истории сочиняют, чтобы уголовный розыск с верной дороги сбить… А за лжесвидетельство, если оно на суде всплывает, тоже срок получить можно.
Персонал детского дома следователь собрал в «ленинской комнате».
– В работу учреждения я вмешиваться не буду, – заявил он сразу. – Пусть всё идет своим чередом. На время следствия считайте, что ваш директор в командировке. Надеюсь, непродолжительной. Мы с Гульнарой Юсуфовной будем работать в этой комнате. А я здесь ещё и заночую. Время от времени она будет вызывать вас ко мне для беседы: уточнить прежние показания или ответить на новые вопросы. А пока все свободны.
Ира надеялась, что её вызовут первой, но часы шли за часами… В «ленинской комнате» побывали все сотрудники, даже Степан, потом стали приглашать воспитанников, а до неё очередь всё не доходила…
«Он тоже уверен, что я вру, бабушку выгораживаю, – думала Ира, лежа в кровати. – Ну и пусть! Я сама преступников найду! Прямо с утра и начну…» Она повернулась к стене и провалилась в сон без сновидений.
– Ирина Ивановна, проснитесь! – тормошила её девушка-сержант. – Вас Павел Семенович зовёт. Следователь.
Прошлой ночью Ира видела её издалека, и уже тогда девушка показалась ей красивой, но сейчас стало ясно, что это слово не отражает и десятой доли её очарования – как если бы бенгальского тигра назвали котенком. В мягком теплом свете торшера лицо юной узбечки выглядело прелестным и загадочным. В голову поневоле закрадывались мысли о сверкающих золотом дворцах и сказках мудрой Шахерезады. В этой яркой красоте было что-то неуловимо трепетное, щемящее, навевающее грусть… Как жаль, что не всем девушкам суждено получить такой подарок судьбы!
Ира напомнила себе, что зависть – низкое чувство, и мотнула головой, отгоняя видения.
– Сейчас, Гульнара Юсуфовна… Только оденусь.
– Лучше просто Гуля, – улыбнулась та. – И давайте на «ты», без церемоний. Тем более, мы уже встречались. Нормы ГТО вместе сдавали.
– Постой-ка… – Ира мысленно переодела её в футболку и спортивные шаровары. – Да ведь это же ты была там первой на стометровке! Почти на три секунды меня обошла.
– Зато твой результат в стрельбе – 50 из 50 – никто из наших парней повторить не смог. Мой дед до сих пор их этим попрекает. Он потомственный охотник, секцию стрельбы ведёт в клубе железнодорожников. Второй месяц стратегию разрабатывает, как бы «эту русскую» туда заманить.
– Тебя он тоже тренирует?
– Ага… Хотя и со скрипом. Не женское, мол, это дело – охота… Но внуков у них с бабушкой нет, вот и приходится терпеть наши с сестрой «художества». Ой, заболтала я тебя! Там же Павел Семенович ждет.
– А он у вас что – ночами спать не приучен?
– Не знаю, – улыбнулась Гуля. – Первый день вместе работаем.
– Ну, и как?
– Очень интересно! И необычно… Сейчас сама увидишь.
Павел Семенович сидел за столом, на котором были разложены разноцветные карточки. Справа и слева лежали стопки разнокалиберных листов и канцелярских папок.
Без плаща и пиджака он уже не казался худым, скорее мускулистым и поджарым. Так выглядят покинувшие ринг боксёры-тяжеловесы – мастера спорта или кандидаты, продолжающие поддерживать форму, несмотря на солидный возраст. Рукава рубашки были закатаны до локтей, обнажая сильные жилистые руки. Широкие ладони заканчивались длинными тонкими пальцами, какие бывают у профессиональных пианистов. Судя по едва заметному оттенку седины, волосы у него когда-то были русыми. Короткая стрижка не позволяла понять, прямые они или волнистые.
На тонком продолговатом лице, с резко очерченными скулами, высоким морщинистым лбом и энергичным подбородком, выделялись глубоко посаженные серо-голубые глаза. На собрании в «ленинской комнате» они показались Ире суровыми, педантично-взыскательными, бесстрастно фиксирующими всё вокруг. Сейчас глаза следователя излучали спокойную уверенность… Но Ира чувствовала, что это не предел их изменчивости – в любой момент такие глаза-хамелеоны могут стать радостно-доверчивыми или отстраненно-равнодушными, а могут – холодными и острыми, как стальные лезвия ножей.
– Проходите, Ирина Ивановна! Присаживайтесь, – следователь широко улыбнулся, и в его глазах блеснули лукавые голубые огоньки. – Надеюсь, вы уже рассказали коллегам, как сильно возмущены моим глупым и непрофессиональным поведением?
– Пока нет…
– А зря! Не стоит скрывать от них свои чувства. По крайней мере, на этот счёт, – Павел Семенович передвинул одну из карточек слева направо, а другую справа в центр. – Когда выйдете отсюда, обязательно расскажите им, какой я самоуверенный болван. Ну, а пока Гульнара Юсуфовна ограждает нас от любопытных ушей, предлагаю поговорить начистоту… Вас ведь не устраивает ход следствия?
– Вы о бабушкином аресте? Не устраивает – мягко сказано! Я же точно знаю, что она невиновна. Понимаете? Знаю. А мне не верят.
– Видите ли, Ирина Ивановна…
– Просто по имени и на «ты».
– Я запомню. Так вот, лучшее, что можно сейчас сделать для твоей бабушки, это отправить её за решетку. Ненадолго. Да, я тоже знаю, что Елена Михайловна невиновна… Заметь, не предполагаю, а знаю наверняка. Но знать, что ты прав, и суметь доказать свою правоту судье – очень разные вещи… Уж поверь моему опыту. Против твоей бабушки сейчас все улики. Во-первых, ключи от сейфа были только у неё. Конечно, кто-то мог сделать дубликаты или воспользоваться набором отмычек, но Елена Михайловна утверждает, что ключи она всегда носит с собой, а хорошие отмычки, как мы знаем – большая редкость. Во-вторых, на сейфе, ящиках и документах только её отпечатки пальцев и отпечатки погибшего. В принципе, преступник мог надеть перчатки, но тогда на замках останутся следы даже от самых лучших отмычек. Координация движений в перчатках сильно снижается.
– Но можно же снять перчатки, пока вскрываешь замки, – возразила Ира, – а потом снова надеть.
– Тогда это был чертовски самоуверенный и хладнокровный сукин сын… Ну, или сукина дочь.
– То есть, преступником может быть женщина.
– Да, вполне. У погибшего Баркова проломлен правый висок. Скорее всего, ударился об угол сейфа. Так что ни убийство, ни кража большой силы от преступника не требовали. Только ловкости и координации движений. А в этом женщины нам не уступают. Но улики – еще не всё! Сейчас твоя бабушка – единственный человек, у которого был мотив для убийства. В портфеле, что мы нашли в этой комнате, обнаружен отчет о проверке, и на нём пометка Елены Михайловны «ознакомлена», а ниже дата и подпись. Если верить выводам этого отчёта, твою бабушку нужно, как минимум, снять с должности. Теперь о краже. Она – под большим сомнением. Ведь денег в сейфе, считай, что и не было. Ценность кортика не доказана. О том, что в рукояти не стекляшки, а бриллианты, вы знаете с чужих слов. И слова эти, уж прости за тавтологию, голословны. Нет ни оценки ювелира, ни справки искусствоведа, ни квитанции из ломбарда… Ничего нет. Зато известно, что совсем недавно кортик хранился в кладовой для театрального реквизита. Так что пока эта кража больше похожа на имитацию, призванную направить сыщиков по ложному следу… Чтобы мы искали вора, а не убийцу. И доказать обратное, то есть убедить суд, что Елена Михайловна невиновна – без кортика – не получится. Это понятно?
Ира молча кивнула. Павел Семенович переложил справа в центр еще одну карточку.
– Основная трудность в том, что поиски вора придется вести в глубокой тайне. Он должен быть уверен, что следствие вцепилось в твою бабушку мертвой хваткой и ни на что другое уже не смотрит. Иначе вор вытащит из рукоятки бриллианты и изумруды, а сам кортик утопит в арыке или закопает где-нибудь… Даже если мы эти камни потом найдем, опознать их никто из вас не сможет.
– А если он сразу так и сделал?
– Зачем? Обычно сами по себе камни стоят дешевле, чем в изделии. А прятать украденное на первое время так и так нужно. Стандартное решение в этом случае: закопать кортик и ждать развития событий. Если вор увидит, что сыщики взяли ложный след, достанет добычу из тайника и принесет домой. Чтобы была рядом. Это у них на уровне инстинкта. Так что кортик пока ещё цел и невредим… И обязательно найдется, если ты не допустишь ошибок. Да-да, Ирина… Основную работу мне придется взвалить на тебя. Так уж легли карты.
– Смеётесь? – удивилась она. – Какой из меня следователь?
– Ну-ну, не скромничай! – развел руками Павел Семенович. – Коллеги по детдому мне о твоих сыскных талантах все уши прожужжали. Одна история с кражей зарплаты у дворника чего стоит… Ты раскрыла преступление за два часа, и это при полном отсутствии улик! Неужели они мне соврали?
– Нет. Но там всё было элементарно! У нас есть близнецы Толя и Коля, которые мечтают повторить путь старшего брата. В 1942 году он подправил себе дату рождения и ушел на фронт добровольцем. За несколько дней до кражи я заметила, что у них из рук стали исчезать кусочки хлеба… Только-только взял, еще даже не надкусил, а его уже и нет… Стало ясно, что хлеб они прячут в карманах, а потом сушат сухари. Но до фронта отсюда три тысячи километров. Пешком не дойти. Нужны деньги на дорогу… Так что когда у дворника исчезла зарплата, подозреваемых долго искать не пришлось. Тем более что воры проникли в комнату через форточку, а взрослый или ребенок покрупнее в неё просто не пролезет. Мне оставалось лишь найти тайник, в котором спрятано всё, что нужно для побега. В кладовке для продуктов было немного вяленого мяса, и мы с кухаркой сделали из него бутерброды. На куски, которые достались близнецам, капнули чуть-чуть валерьянки. Сушить мясо было не нужно, и оно сразу отправилось в тайник. Оставалось лишь проследить, где станет крутиться кошка, которая приходит сюда из поселка, когда у детей «тихий час»… Так что в тот раз мне просто повезло!
– А в остальных шести случаях?
Ира только руками развела. Ну, что тут скажешь? Павел Семенович передвинул к ней самую тонкую стопку бумаг.
– Я тут отобрал информацию, которая может тебе пригодиться. Ознакомься. Если что неясно, спрашивай.
Бумаги оказались протоколами и милицейскими справками о сотрудниках детского дома. Ира узнала, что кладовщица Августина Львовна была сослана в Сибирь за революционную деятельность при царском режиме, а в 1934 году получила ещё одну ссылку – на этот раз в поселок под Ташкентом – и поражение в правах уже от советской власти. Муж – работник обкома партии – тут же с ней развелся, чтобы не портить анкету… Когда в 1938 году его арестовали и отправили в лагерь, Августина Львовна оказалась единственной женщиной из их круга, кто не разделил судьбу суженного… Ей просто продлили срок ссылки. Учительница Эльвира Александровна в 1939 году привлекалась к суду за мошенничество, но была оправдана за недостатком улик. Впрочем, о бабушке обе женщины говорили только хорошее – как о директоре и человеке… В отличие от некоторых других сотрудниц детдома – с кристально чистыми биографиями.
– Ну, что скажешь? – спросил Павел Семенович, когда Ира перевернула последний листок.
– Подумать надо…
– Ладно, думай. У тебя это хорошо получается. Со мной связь будешь держать через Гульнару Юсуфовну. Фатима Мухамедовна, которая вам молоко привозит, её дальняя родственница. Она будет знать, что ты Гулина подруга. Если потребуется записку передать, в тот же день доставит. Очень ответственная женщина… А теперь иди! До подъема полчаса всего. Скоро народ в коридоре появится, а наша встреча для всех должна остаться в тайне… Успешной охоты тебе, девочка!
Ира еще раз прокрутила в голове события минувшей ночи. Нафталиныч умер, ударившись виском об угол сейфа в бабушкином кабинете. Как он туда попал? Захотелось в туалет, а ведром воспользоваться постеснялся? Но он же знает, что туалет во дворе. Из «ленинской комнаты» налево. А направо только кабинет директора. И всё! Дальше – тупик.
Вопль ужаса, который они с бабушкой слышали прошлой ночью, донесся со стороны «ленинской комнаты». Допустим, инспектора разбудили подозрительные звуки в коридоре, он выскочил из комнаты, чтобы «прекратить безобразие». Увидел что-то ужасное, закричал, бросился к директорскому кабинету, забежал туда… Но бабушка говорит, он был закрыт! Хорошо, допустим вчера вечером она дверь запереть забыла. Переволновалась из-за проверки… А как об этом узнал Нафталиныч? Он ушёл к себе на полчаса раньше. И потом, есть же еще и окно… Бабушка говорит, они его днем не открывали. Даже не подходили ни разу! Допустим, это сделал преступник, чтобы сбежать… Но от кого? Ведь инспектор к тому времени погиб… Значит, от трех идущих к кабинету женщин?! И что это даёт? Ничего.
Ладно, посмотрим с другого бока. Что могло напугать Нафталиныча? От кого он убегал? Или от чего?.. От призрака? Возможно, хотя для этого он должен был сделать что-то по-настоящему страшное… Ведь трусом Нафталиныча не назовёшь. Получается, что проказник в белом балахоне чем-то напугал инспектора, загнал его в директорский кабинет, там толкнул или поставил подножку… Инспектор ударился об угол сейфа и умер… Или умер от страха, а потом упал и ударился виском об угол… Ладно, не важно пока… А «призрак» после этого спокойно открыл сейф, замки на ящиках стола, всё просмотрел, перетряхнул… Это за три-то минуты?! Нет, полная чушь…
А если он вначале открыл и перетряхнул. Украл кортик. Вышел в коридор. Столкнулся с инспектором… Напугал его чем-то. Бред собачий! Тогда бы Нафталиныч побежал в другую сторону. И кто в этом случае открыл окно?.. А главное, зачем?
А что если вор – Нафталиныч? В принципе, возможный вариант. Третья проверка за год, словно ему здесь мёдом намазано… Пришёл в кабинет, украл кортик, оступился, ударился об угол. И орал он не от страха… На помощь хотел позвать! На крик прибежал призрак… Нет, из кабинета голос звучал бы тише, они бы его спросонья не услышали… А если призрака вообще не было, просто какой-то злодей охотился за Нафталинычем? Приехал сюда за ним из города… Или вообще, из Сибири! Отомстить за старые обиды… Тогда зачем ему было вскрывать сейф и ящики стола? И откуда взялся полный набор ключей? У Нафталиныча их не было.
А если…
От размышлений Иру оторвала Алена, пришедшая посоветоваться по поводу вечерней репетиции, которая впервые должна была пройти без вожатой. Потом зашла кладовщица с сообщением о пропаже двух простыней. Ира стала уточнять детали происшествия:
– Откуда, простите, их украли? В какое время?
– Полчаса назад, прямо с веревки во дворе. Мы со Светой утром развесили белье для просушки. Потом пошли снимать… Я только на минутку отвлеклась, а простыней уже и след простыл.
– На минутку, значит… – начала говорить Ира и замолчала. – А на что отвлеклись-то?
– У Светы на ноге царапину заметила. Свежую. Там ещё кровь не засохла. Пришлось зеленкой замазать… Вы же знаете, у меня пузырек всегда с собой.
– А кто ещё во дворе был?
– Да вроде, никого… Степан только. Но он к нам не подходил. Своими делами занимался.
– Степан не подходил, – задумчиво произнесла Ира. – А Света сегодня вызвалась помочь… Но ведь она до верёвки не достаёт. И кстати, раньше у вас простыни не пропадали?
– Дней десять назад исчезли две старые – из кладовки для хозяйственных принадлежностей. Может быть и раньше, я не каждый день её проверяю. Но они уже были списаны по акту, как пришедшие в негодность.
– Спасибо, Августина Львовна! Надеюсь, ваша информация поможет разыскать все пропавшие простыни! – заверила она кладовщицу. – Но у меня ещё один вопрос. Когда Жене привезли дедушкин кортик, вы настояли, чтобы он хранился не у мальчика в тумбочке, а в кладовке, запертой на ключ. А потом ещё и замок там второй поставили. Почему?
– Ну как же, Ирочка?! Такая дорогая вещь! Одних бриллиантов с изумрудами на двести тысяч, и в тумбочке?
– Так вы тогда ещё знали, что это не стекляшки?
– Конечно. Мой папа был известным в Екатеринославе ювелиром, поставщиком императорского двора. С фирмой Фаберже сотрудничал. У меня и детство среди драгоценных камней прошло. Бриллианты, рубины, изумруды… От них всё зло в нашем мире. Вчера я снова в этом убедилась.
Спорить с ней Ира не стала, а от дальнейших расспросов воздержалась. Сейчас главное – привидение. Оно появилось после первой пропажи простыней, а сегодня обзавелось следующей порцией. Наверно, старые совсем расползлись… Кое-какие догадки о личности «призрака» и мотивах его действий у Иры уже были. Оставалось проверить, насколько они верны.
После ужина Ира собрала в «ленинской комнате» старших ребят, составлявших костяк её театральной труппы – Артура, Женю и Алёну.
– Я думаю, сегодня ночью снова появится приведение, – сказала она, закрыв дверь. – Поможете его поймать?
– Конечно! – ответила Алёна и посмотрела на мальчиков. Те дружно кивнули. Еще бы, настоящее взрослое приключение!
– Сделаем так. Вы трое после отбоя проберетесь в класс напротив спальни малышей. Из класса в коридор выходит окно. На нем занавески. Если чуть-чуть их сдвинуть, весь коридор как на ладони. Я буду здесь, в «ленинской комнате». Когда появится приведение, выскакивайте все вместе – должно быть видно, что вас много – и кричите погромче. Оно испугается, побежит в эту сторону, и угодит в засаду.
– А если не испугается? – спросила Алёна, теребя кружевной воротник платья. – Если само нападет?
– Пусть только попробует! – успокоил её Женя. – Мы с Артуром дубины в засаду возьмем – из реквизита для дикарей «Робинзона Крузо». Можно, Ирина Ивановна?
– Только друг друга ими не покалечьте! – улыбнулась вожатая. – И никакой самодеятельности. Дубины использовать исключительно в обороне!
Спокойно сидеть в засаде в «ленинской комнате» Ира не смогла. Слишком мало ей удалось поспать за две предыдущие ночи. Стоять на месте тоже не получалось. Глаза закрывались, мысли путались… Раньше она думала, что нельзя уснуть стоя. Теперь была в этом уже не так уверена. Чтобы не сморил сон, Ира чередовала ходьбу на месте с гимнастическими упражнениями, стараясь делать это беззвучно.
– Поймаем призрака, отправлю ребят по койкам до обеда, – прошептала она прозвонившим полночь часам. – А заодно и сама высплюсь!
…Но тут раздались вопли «дикарей», топот ног. Ира выскочила из «ленинской комнаты», включила в коридоре свет, завернула за угол и возле закутка, где были спальни сотрудников, столкнулась с «призраком». Ростом он был больше двух метров! Да-а-а… В темноте такого можно испугаться до дрожи… Особенно если не знать, кто скрывается под балахоном.
– Степан и Света! – вцепилась в белую ткань Ира. – А ну-ка, быстро снимите с себя эту гадость!
«Призрак» попробовал развернуться, но сзади его уже окружили преследователи. Артур и Женя грозно трясли дубинами. Алёна размахивала учительской указкой, как рапирой.
Коридор быстро заполнялся людьми. Когда сшитые с трех сторон простыни с «призрака» сняли, перед народом предстал перепуганный Степан. У него на плечах сидела Света.
– Вот значит вы как! – Ира уперла руки в бока и набрала в грудь побольше воздуха, чтобы заготовленная на этот случай речь прозвучала без пауз. – Людей по ночам пугаете! В директорский кабинет забрались! Кража и убийство – тоже ваша работа? Ну, Света маленькая, её только на учет в милиции поставят. А тебя, Степан, за убийство расстреляют. Ты это понимаешь?
– Я плохого не делал, – залепетал Степан. – Толя-Коля меня обижали! И другие тоже. Обзывали, дрова разбрасывали, топор прятали, валенки прибили! Я только бегал по коридору и ухал, но никого не трогал! Совсем никого! Это кто-то другой! Чужой…
– Но кто – ты не видел? А сообщница?
Ира перевела взгляд на Свету. Та гордо вздернула подбородок.
– Стёпа не виноват! Это я придумала мальчишек пугать. Сама. Стёпа добрый. Он им ответить не может, а эти и рады… Гаденыши!
– Ладно, о вашем поведении мы в другом месте поговорим, – пообещала Ира. – А сейчас ответьте мне: где старые простыни?.. Те, которые вы раньше стащили. Порвались?
– Ага, – кивнула Света. – Я ногой неудачно махнула, когда Нафталиныч выскочил, и вдруг бац… Вместо прорезей для глаз – дырища на полметра.
– Из «ленинской комнаты» выскочил?
– Ну, да… А откуда ещё?
– И где сейчас рваные простыни?
– У Стёпы в пристройке, – пожала плечами Света. – Из них ещё кучу всего полезного сделать можно.
– Принеси, я посмотрю. Алёна пойдет с тобой. Евгений и Артур проводят Степана в «ленинскую комнату». Эльвира Александровна, вы нам тоже понадобитесь!
Перед тем, как надеть на Степана и Свету разорванный балахон, Ира и Эльвира Александровна обметали нитками дыру, чтобы она не разрослась за время эксперимента. Когда «приведение» облачилось в подлатанную «униформу», Ира обошла его по кругу.
– А теперь, Света, постарайся вспомнить, что вы со Степаном делали и говорили, когда прорези превратились в «дырищу».
– Стёпа ничего. Он даже не заметил. А я подняла руки. Вот так, – показала Света, – Чтобы он на край простыни не наступил. И ещё я сказала: «Стёпа, стой! Остановись, ради Бога!» Вообще-то я в Бога не верю, но так всегда бабушка говорила, а я у неё научилась.
– Эльвира Александровна, на что это похоже? – спросила у учительницы Ира.
– Даже не знаю…
– А если так? – Ира щелкнула выключателем, и теперь комнату освещал только лунный свет. – Да с поправкой на плохое зрение у старика.
– Ужас!.. Приведение ест девочку живьем.
– Правильно! А несчастная малышка кричит ему: «Стоп! Стой! Остановись, ради Бога!» Теперь понятно, чего так испугался Аркадий Неффалимович?..
– Я бы умерла на месте! – воскликнула Эльвира Александровна. – От страха…
– Он тоже умер, – пожала плечами Ира. – От удара в висок. Света, что было дальше?
– Нафталиныч заорал. Отпрыгнул назад… И сразу в кабинет юркнул. Мы тоже испугались. Разобрали «пирамиду»…
– Что-что разобрали? – не поняла Эльвира Александровна.
– Гимнастическую «пирамиду», – пояснила Ира. – Когда один человек стоит или сидит на другом. Мы её на театральных репетициях пробовали, хотели «Приключения Гулливера» поставить. Рассказывай дальше!
– Ну… Разобрали мы её, значит, – продолжила Света, – и побежали в Стёпину комнату. Прятаться.
– В комнату или в кладовку для хозяйственных принадлежностей? – решила проверить одну из своих догадок Ира.
– А при чем здесь кладовка? – удивилась Света. – Мы около неё только сегодня одевались.
– Ладно, об этом после, – решила Ира. – А сейчас покажите нам, как вы «пирамиду» разбираете.
Дворник быстро поднял края балахона на уровень плеч, дальше их подхватила Света и собрала простыни в ком над головой. Похоже, процесс раздевания они отработали до автоматизма. На то чтобы снять девочку с плеч у Степана ушло не больше секунды.
– Эльвира Александровна! – повернулась к учительнице Ира. – К Степану в комнату – это мимо вашей двери! Вы слышали, как они бегут?
– Ну, в общем… Да…
Вот же курица безмозглая! Слышала и не вышла… И им с бабушкой ничего не сказала. Но не ругать же её при Свете!
– Сколько времени прошло между криком и топотом возле вашей двери? – спросила учительницу Ира. – Секунда? Пять? Десять?
– Да, практически нисколько, – пожала плечами Эльвира Александровна. – Крик, и тут же топот. Я даже до двери дойти не успела. А потом снова всё тихо.
– Ладно, с «приведением» разобрались! – чуть подумав, решила Ира. – Можем расходиться. В милицию я завтра сама схожу. Если у них будут вопросы, вас вызовут. Но мне кажется, уже и так ясно, что «призрак» наш – не вор и не убийца. Если простыни не удастся починить, их стоимость вычтем у Степана из зарплаты. Как положено в таких случаях – в тройном размере! Кроме того, завтра ему будет объявлен выговор в приказе. На первый раз – без занесения в личное дело. Что же касается Светы… Как вы думаете, Эльвира Александровна?
– Даже не знаю, Ирина Ивановна! Она, бесспорно, виновата… Но ведь боролась за справедливость. Защищала друга… Может, спросим у ребят?
Ира перевела взгляд на Алёну.
– Я бы простила,– пожала плечами та.
– А что думают мальчики?
– Света хороший товарищ! – сказал Артур. – На такого можно положиться. Голосую за помилование!
– Я тоже! – поддержал друга Женя. – Простите её, Ирина Ивановна!
– Думаю, простить всё же будет неправильно, – приняла решение Ира. – Мы сделаем по-другому. Вы не хотите, чтобы я наказывала Свету, и она не будет наказана. Но если что-то подобное повторится, если в ближайший месяц она нарушит дисциплину, от репетиций отстраню всех четверых. Ведь вы за неё поручились… Согласны?
Ребята переглянулись.
– Согласны! – ответил за всех Женя.
– Тогда идите спать. К завтраку можете не вставать. Поедите позже. На кухне я договорюсь.
У Иры ещё оставались вопросы к Степану и Свете. Но задавать их лучше один-на-один. А сейчас ей нужно было выспаться и подумать…
Артур, Алёна и Женя стали героями дня – в детдоме все только и говорили о том, как они ловили «призрака». Ира была рада, что удалось переключить внимание на ребят, а самой остаться в тени. Пусть они отвечают на вопросы и ловят восхищенные взгляды слушателей, а у вожатой есть дела поважнее! В первую очередь, надо было поговорить со Светой. А потом… В зависимости от результатов этого разговора.
Свету Ира нашла в читальном зале библиотеки. Девочка сидела за столом у окна и делала вид, что готовится к урокам. Вокруг неё образовалось свободное пространство по два-три стола спереди и сзади. Похоже, ровесники готовятся объявить Свете бойкот… Хотя, вряд ли это станет проблемой. Ведь стоит только героям дня – победителям неуловимых привидений – заговорить с «проштрафившейся» малолеткой, как от бойкота не останется и следа.
– Доброе утро, защитница слабых! – улыбнулась ей Ира. – Ты готова давать интервью для прессы? У меня всего пара вопросов…
– Про наши со Стёпой дела?
– Ага. И один из них я вчера уже задавала: где вы обычно прятались? Это очень важно.
– У него в комнате.
– Только там? – удивилась Ира. – Больше нигде?
– Нигде, – поджала губы Света.
– Хорошо. Пусть будет нигде, – усмехнулась Ира. – Тогда второй вопрос. Зачем вы нарядились «приведением» вчера ночью? Ты ведь неглупая девочка. И должна была понять, что после убийства на «приведение» могут устроить засаду? Ведь понимала же? Понимала! Так почему не затаилась?
– Я хотела… Но вчера утром они Стёпе в ботинки машинного масла налили! – воскликнула Света, и глаза её загорелись праведным гневом. – Прямо в комнату к нему пробрались, сволочи!
– Толя и Коля? – уточнила Ира.
– Не знаю. Я не видела кто, – пожала плечами девочка. – Он тоже не видел. Да и не всё ли равно?
«А ведь театр не проходит для них даром! – мысленно похвалила своё детище Ира. – Даже для отъявленных хулиганов». В пионерлагере, где Ира отдыхала до войны, одному из вожатых в мокасины кто-то подбросил кошачьи какашки.
– Знай мы точно, что это близнецы, я могла бы их наказать, – пояснила свой вопрос Ира. – Я была бы даже обязана это сделать! А так… Придется решать проблему другим способом. Но травить Степана я им больше не дам! Обещаю.
После разговора со Светой Ира заперлась в директорском кабинете и аккуратно перенесла на кальку план здания из технического паспорта БТИ. Комнаты, классы и кладовки, которые запирались на ключ, она отметила буквами «к», а буквы «щ» поставила там, где можно было закрыться изнутри на щеколду. Тщательно промерив все расстояния линейкой и переведя их в метры, вожатая надолго задумалась… В ту ночь, когда они с Алёной гнались за «призраком», он исчез очень далеко от закутка. Чтобы попасть в свою комнату из той части здания, дворнику нужно было пройти мимо Иры. И по-другому – никак… А ещё её не покидало ощущение, что в тот день «призрак» был меньше ростом и бежал быстрее. Оставалось понять, когда соврала Света: в рассказе о том, где они с дворником прятались; или когда заявила всем, что с первого дня ему помогает?.. Ответ можно было получить только у Степана.
После обеда в распорядке дня был «тихий час». Утром Степан поливал во дворе деревья и кустарники, потом пилил и рубил дрова для кухонной печи, а когда дети разошлись по спальням, подмёл двор и стал укладывать под навесом поленницу. Получалась она у него, как обычно, ровной и аккуратной.
Ира смахнула веником щепки с колоды для рубки дров и присела, обдумывая предстоящий разговор.
– Степан, – девушка постаралась, чтобы её голос звучал негромко, но убедительно. – Почему ты не сказал, что сначала пугал мальчишек один, без Светы? Ведь знаешь же, что я вижу вас всех насквозь? Она стала помогать тебе три дня назад, когда увидела прибитые валенки. Ведь так?
Степан, чуть помедлив, кивнул.
– Сам до того, чтобы изобразить приведение, ты додуматься не мог. Тебе кто-то подсказал. Верно?
Степан кивнул ещё раз.
– Кто это был? – Ира постаралась, чтобы вопрос прозвучал спокойно и даже лениво, так, словно она уже знает ответ, но даёт дворнику шанс вернуть утраченное доверие.
– Петрович.
– Он подучил тебя детей пугать? – недоверчиво уточнила Ира.
Добрый, отзывчивый, всегда готовый помочь слабым женщинам Петрович!.. Степан отрицательно мотнул головой.
– Он сказал, мальчишки приведений боятся.
Разговор со слесарем-истопником Ира откладывать не стала. Как только получившие заветные треугольники дети разбежались по классам, она «официальным» голосом пригласила его в «ленинскую комнату».
– У тебя тут дымить-то можно? – усаживаясь боком на стул, чтобы поудобнее устроить негнущуюся ногу, спросил Петрович. – Елена Михайловна в кабинете разрешала.
– Курите, я потом проветрю! – Ира вытащила из тумбочки пепельницу. – Ну, чего нового-интересного в поселке происходит?
– Твои подвиги уже вовсю обсуждают, – принялся набивать трубку Петрович. – Это надо же, поймала-таки неуловимого призрака!.. Но я же каяться сейчас пришел.
– В чем каяться, Иван Петрович? – такого поворота в разговоре Ира не ожидала.
– Так ведь я же этого недоумка на кривую дорожку направил, – чиркнул спичкой Петрович. – Идею про призрака подсказал.
– Что ж вы раньше-то от меня это скрывали?
– Да не скрывал! Забыл я… Дурак старый! Было это недели три назад… Увидел я, что Степан ящерицу капустным листом кормит. Зря ты эту животину приманиваешь, говорю, повадится в доме шастать по ночам, девчушек перепугает. Они всяких тварей боятся: мышей и лягушек, тараканов и ящериц. А мальчишки, спрашивает Степан, они тоже мышей боятся? Нет, отвечаю, пацанов только нечисть пугает: дэвы, приведения, упыри. Ладно, говорит, если боятся, не буду кормить. Ну, ладно так ладно… У меня и из головы вон. А сегодня в поселке, когда про Степана услышал, про то, что призраком он… Вспомнил тот разговор. Думаю, надо идти в милицию – сознаваться. Пусть Елену Михайловну выпускают. Ведь всё это «призрак» натворил, но Степан – что дитя неразумное! А его я надоумил. Значит, моя вина. Вот пусть меня и сажают! Авось, много не дадут.
Петрович сердито пыхтел своей трубкой, а Ира с трудом сдерживала слезы. Вот же золотой человек! В тюрьму готов пойти, чтобы её бабушку выручить!
– Спасибо вам за всё, – Ира постаралась, чтобы её голос звучал ровно и спокойно. – А в милицию идти не надо. Степан и его призрак в этом деле – с боку припека. Преступления совершил другой человек.
– И кто же он? – удивился Петрович. – Ты как думаешь, найдет его милиция?
– Вряд ли. Они же его даже не ищут. Думают, бабушка инспектора убила. Так что я решила сама…
– В поисках-то от меня толку мало, – взглянул на покалеченную ногу Петрович. – Но если что в поселке услышу, сразу к тебе.
– Да-да, спасибо, – вскочила со своего места Ира. – Извините, пойду проревусь… Может, легче станет.
Она обтерла щёки платком и выскочила за дверь. Плакать на людях Ира была не приучена.
Разговор с кладовщицей предстоял непростой. Августина Львовна была человеком образованным. До революции она окончила гимназию в Екатеринославе, два года проучилась в Новороссийском университете. Если верить милицейской справке, кладовщица в совершенстве владела тремя европейскими языками – английским, французским, немецким, а за время ссылки выучила местные – узбекский и таджикский. В разговоре она часто употребляла старорежимные выражения, но делала это не из-за трудностей с усвоением нового, а просто потому, что прежнее слова казались ей более точным, лучше отражающими суть вещей, явлений и событий.
Ира хорошо помнила день, когда Августина Львовна пришла устраиваться к ним на работу. Эвакуированному детскому дому неделю назад выделили только что построенное здание поселкового дворца пионеров, и они с бабушкой ещё даже табличку на дверь повесить не успели.
– Я не хочу от вас ничего скрывать, – сказала после двухминутного разговора пожилая, бедно одетая женщина. – Я была сослана сюда с поражением в правах как враждебный советской власти буржуазный элемент, а сейчас вынуждена еженедельно отмечаться в милиции как ЧСИР – член семьи изменника Родины. В Узбекистане живу с 1934-го года. Работала уборщицей, дворничихой, посудомойкой… Но нигде долго не задерживалась. Как только появлялся на замену кто-то благонадёжный, меня увольняли. Если, получив эту компрометирующую информацию, вы все же решитесь нанять классового врага, буду вам за это крайне признательна.
– Думаю, что вы давно уже… э-э-э… не буржуазный элемент, – тщательно подбирая слова, ответила Елена Михайловна. – На должность, связанную с воспитанием или обучением детей, я вас официально взять не могу, но нам нужна кладовщица. Предупреждаю сразу, что здесь каждый из взрослых совмещает по три-четыре должности, но без сложения окладов. Делается это, чтобы на сэкономленные деньги можно было закупить школьные принадлежности для обучения детей и дополнительные продукты питания. Ведь того, что получаем по карточкам, хватило бы только на жизнь впроголодь, а детям нужно расти и крепнуть. Я совмещаю должности директора и его заместителя по учебно-воспитательной работе, а кроме того веду занятия по математическим дисциплинам. Моя внучка Ира – официально она только старшая пионервожатая – выполняет, кроме этого, работу заместителя по административно-хозяйственной части и ведет в младших классах занятия по чтению и письму. Так что вам за зарплату кладовщицы придется взять на себя дополнительно функции уборщицы и кастелянши. А ещё помогать Ире с административной текучкой, когда я уезжаю в командировки, и она остаётся за директора. В дальнейшем, возможно, будет и учебная нагрузка. Неофициально… Вы согласны на эти условия?
– Конечно, – улыбнулась Августина Львовна. – Временный помощник у исполняющего обязанности директора… Это будет апогеем моей среднеазиатской карьеры!
Когда из Ташкента прислали табличку с названием «Сталинградский детский дом №4» именно кладовщица посоветовала бабушке спрятать её до приезда проверок, а взамен заказать другую, в которой вместо «детского дома» будет написано «школа-интернат».
– Наши интернаты по сути очень похожи на исламские медресе, там тоже много детей, которые учатся в отрыве от семьи. А к идее детских домов узбеки и таджики относится крайне негативно, – пояснила она. – Если хотите избежать ненужных инцидентов, лучше не провоцировать людей.
– Но мы же будем заключать договоры с местными организациями, и в них придется писать «детский дом», да и проверки длятся не пять минут. За несколько дней, пока висит официальная табличка, её успеют прочитать сотни людей и перескажут тысячам.
– Это не страшно! – лукаво улыбнулась Августина Львовна. – За двадцать лет войны с басмачами здесь все привыкли к лукавой множественности названий: одно – настоящее – для работы и общения между собой, другое – официальное – для приезжающих с проверками представителей власти, третье – антиправительственное – для спустившихся с гор джигитов. Сейчас, насколько я знаю, все ваши дети учатся здесь, в начальной школе при детдоме, а в поселковую семилетку на следующий год пойдут лишь те, кому исполнится тринадцать. Так что в глазах окружающих вы скорее интернат, чем детский дом. Табличка только поможет им утвердиться в этом мнении…
Совет на поверку оказался дельным, и это говорило в пользу Августины Львовны, но не отменяло подозрений. В конце концов она была единственным человеком, кто с самого начала знал реальную цену кортика… Или не единственным? Это Ире ещё предстояло выяснить.
Официальным поводом для беседы стало возвращение «блудных» простыней.
– Извините, Августина Львовна, что передаю их вам не в лучшем виде! По-хорошему, нужно было заставить Степана и Свету не только распороть швы, но и зашить прорези для глаз. Только я боюсь, эта парочка всё бы окончательно испортила. Если хотите, могу помочь вам со штопкой.
– Ну, что вы, Ирина Ивановна! До того ли вам сейчас. А о Елене Михайловне ничего не слышно? Когда её отпустят? Хотя о чем я… Дура старая! Им же всё равно: виновен или невиновен. Раз сцапали, всеми силами будут стараться посадить. Просто так ни за что не выпустят.
– Просто так нет, – начала выводить разговор в намеченное русло Ира, – а если я убийцу найду, и доказательства его вины представлю, отпустят как миленькие! Понимаете, Августина Львовна… Чем дольше я над этим делом думаю, тем сильнее убеждаюсь – о ценности кортика вор знал ещё до приезда Жениного отца. Уж больно хорошо он подготовился к краже. Но в камнях драгоценных здесь только вы разбираетесь! Вспомните, пожалуйста, вы никому о тех бриллиантах не говорили?
– Конечно, нет! Ирина Ивановна, как можно… Я же понимаю, какой это соблазн для нестойких душ. Нет, я совершенно точно никому не говорила.
У Иры опустились руки. Она давно убедилась, что память у Августины Львовны – на зависть многим. Прочитав районную газету, кладовщица могла на следующий день процитировать из неё любую строчку – на выбор. Если говорит, что никому… Значит, или действительно никому, или врет. И на второе больше похоже, уж очень неуверенно звучит голос.
– Августина Львовна! – воскликнула Ира. – Для бабушки это вопрос жизни и смерти. Если хоть что-то знаете, умоляю, скажите!
– Ирина Ивановна, голубушка… Я всю жизнь презирала доносчиков и шпиков. Если бы не Елена Михайловна, если бы не её арест… В общем, я – не единственная, кто знал о ценности кортика. Пять месяцев назад, если не ошибаюсь, 15 декабря 1943 года Эльвира Александровна упомянула о нём в разговоре. Дословно это звучало так: «Я даже рада, что память об Андрее Станиславовиче теперь хранится под замком. Таким дорогим вещам не место в детской спальне!»
– А кто такой Андрей Станиславович?
– Не знаю. Возможно, Женин дедушка… Я не спросила. Сделала вид, что не понимаю, о чём речь.
Уже на следующий день Ира получила записку от Гули: «Андреем Станиславовичем звали Жениного прадедушку, капитана дальнего плавания, первого владельца кортика. Если сегодня или завтра до 12 часов понадобится помощь, звони в отделение. Я дежурю на телефоне».
Ира поблагодарила Фатиму Мухамедовну и решительным шагом направилась к дому. С утра Эльвира Александровна пожаловалась на усталость, объяснив, что полночи проверяла работы учеников, и отпросилась отдохнуть до обеда. Можно было подождать полчаса… Но Ира решила задействовать фактор неожиданности.
– Просыпайтесь, Эльвира Александровна! – сказала она, раздвигая тяжелые шторы. – Извините, что без приглашения, но нам нужно поговорить. Срочно!
– Здравствуйте, Ирочка! – учительница присела на кровати, щурясь от яркого солнца. – Что-то случилось? У нас новое ЧП?
– ЧП-то как раз старое… Информация новая! Скажите мне, Эльвира Александровна, когда и как вы оказались в коридоре в ночь убийства?
– Ну, вы же знаете, там кто-то кричал! Я выскочила помочь…
– А надушились вы и оделись, как на премьеру, потому что ждали этого вопля? Так получается? А может, к тому времени вы уже успели побывать в коридоре… Или даже в директорском кабинете?
– Ой, Ирочка! Что вы такое говорите?
– А что? Вы выскочили на крик взрослого мужчины, хотя неделю назад побоялись выйти, услышав плач детей… Детей, за безопасность которых мы здесь все отвечаем! И Эльвира Александровна, как их учитель и воспитательница младшей группы, в первую очередь! А Эльвира Александровна только нос из комнаты высунула, и сразу обратно.
– Я ведь уже говорила вам: я всегда боялась приведений!
– Ага, а в ночь убийства вдруг обрели бесстрашие. Внезапно! – Ира уперла руки в бока и возвысила голос. – Может, уже хватит врать? Если вы лежали в постели, то не успели бы одеться и обуться. Если не спали и были «при параде», вышли бы сразу и столкнулись со Степаном и Светой.
– Это не бесстрашие! Просто, мне было так стыдно за прошлый раз… Но я колебалась. Металась к двери и обратно… Всё не могла решиться! А потом услышала ваши голоса…
– Ну, допустим… А праздничный наряд, духи, выходные туфли?
– Вы очень молоды, Ирочка! – вздохнула учительница. – В вашей жизни всё ещё будет: любовь, муж, дети… А мне надеяться не на что. Сколько мужчин легло в землю на этой проклятой войне? Сколько еще погибнет? А ведь каждый убитый солдат – это ещё одна одинокая женщина. Потом, во время мира. Иной раз по ночам на меня находит такая тоска… Хоть сейчас в петлю! Вот тогда я надеваю лучшее платье, достаю довоенные духи… И начинаю мечтать о счастье. Иногда даже танцую перед зеркалом.
– А какую роль в вашем будущем счастье играет кортик Андрея Станиславовича? Роль материального обеспечения? Еще бы… Целая россыпь бриллиантов! Кстати, откуда вы знаете его настоящую цену?
– От Жениной мамы. Мы учились в одном классе, дружили. Я бывала у них дома. После школы жизнь раскидала нас по разным городам. Женя меня не помнит. Когда мы с Леночкой виделись в последний раз, ему было два года. А мужа её я знаю только по фотографиям… Вы хотите спасти свою бабушку, Ирочка! Я понимаю вашу горячность и не обижаюсь на неё. Но стоит ли ради этого топить всех вокруг?.. В конце концов, это просто непорядочно.
Ира топнула ногой и выскочила из комнаты. Она чувствовала в словах учительницы скрытую ложь, но не могла её обнаружить.
Ближе к вечеру, совершенно неожиданно для Иры, еще раз приехала Фатима Мухамедовна. На колхозной телеге вместо бидона с молоком лежали четыре холщовых мешка и несколько мешочков поменьше.
– Принимай подарки, девочка. Я председателю сказала: у Гулиной подруги в поселке дети сладостей мало видят, помочь надо! А сколько тех детей, спрашивает. Шестьдесят семь! Ну, он на всех и отсыпал… Тут сушеные яблоки, груши, дыни. Здесь изюм, урюк, инжир. В свертках халва и щербет. Мы их в колхозе сами делаем. Бери, это бесплатно!
– Спасибо вам огромное, тетя Фатима! – Ира дождалась, когда Степан и старшие мальчики унесут продукты кладовщице. – Сейчас они вернут мешки… Но вы ведь не только сладости привезли?
– Да. Ты угадала. Подарки это не всё. Гуля просила меня узнать, не слышал ли кто-то у нас о ваших делах, не знает ли что-то важное. Я поговорила с людьми. У нас, у узбеков, все друг другу родственники. Ближние или дальние. И все чтят стариков. Аксакалы велели сказать: никто из наших к этому делу не причастен. Всякие люди есть, но бабушку твою они уважают и повести дело так, чтобы её убийцей выставить, никто не мог. Ищи злодея среди своих…
– Так ведь они тоже все бабушку любят!
– Присмотрись внимательней. Кто-то из них не тот, за кого себя выдаёт. Оно конечно, нелегко разглядеть волка под овечьей шкурой…
– Господи! Да кто же это? – в отчаянии всплеснула руками Ира. – У меня голова кругом идет… Учителя, воспитатели, кладовщица, дворник – никто, вроде, убить не мог! Не на Петровича же мне думать. Он ведь – сама доброта! Всем нам обувь чинит. И по дому, когда что-то сломается… Солдаткам в поселке помогает с тяжелой работой.
– Помогает, конечно. Но не всем, а с подбором! – возразила Фатима Мухамедовна. – И потом они с той помощи бескорыстной на аборты бегают. У меня племянница медсестрой работает. Говорит, половина женщин, кто по этому делу приходит – его «крестницы». Кобель он, инвалид этот ваш, клейма ставить некуда! И здесь наверняка за тем же делом крутится… Скоро кто-то из учительниц на аборт побежит. Помяни моё слово.
Иру словно обухом по голове стукнуло! А она-то вообразила себя Шерлоком Холмсом… Идиотка! Думала – как и он: всё видит, всё замечает… А на поверку и до доктора Ватсона не дотянула.
– Спасибо за совет, тетя Фатима! – обхватила она двумя ладонями руку женщины. – Я еще раз присмотрюсь к каждому. Вы правы! Не может быть, чтобы из-под овечьей шкуры не выглянули хоть раз волчьи лапы, а уж хвост серый и подавно не скроешь! Председателю от всех нас низкий поклон! А хотите, мы в вашем клубе спектакль сыграем? Как ответный подарок! У нас здесь всё, как в настоящем театре, только артисты – дети. Комедию какую-нибудь из жизни французов или испанцев?
– Спасибо! Я скажу председателю. Только Гулю с собой возьми. Переводить будет. У нас русский язык мало кто знает.
– А вы? Вы же так свободно на нем говорите!
– Это особый случай. Отец торговал в Нижнем Новгороде. Там мы и жили до революции. А как Гражданская война началась, сюда вернулись, от греха подальше. Я в детстве по-русски говорила лучше, чем по-узбекски. Вот только читать не выучилась. И слова новые плохо знаю. Уж больно много их советская власть на вас высыпала. Нет, пусть лучше Гуля переводит.
Ко второму разговору с Эльвирой Александровной Ира подготовилась серьезнее. Она догадывалась, что учительница снова станет лгать и изворачиваться, а её признательные показания были сейчас очень нужны… Нужны не только Ириной бабушке, но и самой Эльвире Александровне. Ведь чистосердечное раскаяние, как известно, смягчает вину.
Чтобы оградить себя от неожиданностей, Ира решила встретиться с учительницей в бабушкином кабинете, куда заранее вызвала Степана. Вдвоём они переставили мебель так, чтобы вокруг директорского кресла образовался импровизированный «редут» с узким проходом между столом и книжным шкафом, а до телефона могла дотянуться лишь сидящая в бабушкином кресле Ира.
Теперь, если Эльвира Александровна попробует напасть, можно уронить шкаф в проход, создав непреодолимую для женщины баррикаду, и позвонить в милицию. Дежурный наряд прибудет минут через пять.
Ира ещё раз обошла созданный с помощью Степана «редут», подергала составные элементы конструкции, проверяя её на прочность. Вроде, ничего не забыла… У сдвоенного стола, напротив директорского кресла, стоит второе – гостевое. Поднять его в одиночку не смог даже Степан, куда уж слабой женщине. У самой стены за креслом – массивные напольные часы. Как метательное оружие – абсолютно непригодны… А разбирать их слишком долго, да и инструменты для этого нужны. Возле двери секция из четырех откидных стульев, которую Ира со Степаном принесли из актового зала. Тоже практически неподъемная. Вместо цветочного горшка на окне – бумажная аппликация. Все легкие вещи и разборные конструкции из кабинета переехали в «ленинскую комнату».
Что ж, декорации готовы… Теперь дело за актерами второго плана. Ира сняла телефонную трубку. На коммутаторе ответили без задержки.
– Милицию, срочно! – сказала Ира.
– Милиция, сержант Умарова, – мгновенно отозвалась трубка.
– Гуля, это Ира! Здравствуй! У меня минут через пять здесь встреча с подозреваемой. Это наша учительница, Эльвира Александровна. Не исключено, что понадобиться поддержка. Поможешь?
– Конечно! Начальник отделения получил приказ руководства – по моей просьбе группу на задержание высылать немедленно! Лучшую группу. Павел Семенович постарался. Сейчас они тут, на «низком старте». Так что поддержка будет, ты только сигнал подай!
– Спасибо!
Ира положила трубку и вышла в коридор, где её ждал Степан.
– У Эльвиры Александровны закончилось занятие в кружке рисования, – сказала она ровным тоном. – Пригласи её, пожалуйста, ко мне. Нужно кое-что уточнить… А дальше – занимайся своими делами.
Учительницу Ира ждала, сидя на откидном стуле у двери. В скважину замка она заранее вставила ключ и чуть-чуть повернула его, чтобы не выпал, когда дверь будет открываться. Отрезать дорогу к отступлению в коридор нужно было быстро и незаметно для подозреваемой…
Секунды тянулись, как ослик уснувшего на жаре водовоза. Да где же застрял этот Степан?.. А может, Эльвира Александровна всё поняла и сбежала? Ира держала на коленях раскрытую папку с документами так, словно внимательно их изучает. Предстоящий разговор она продумала до мелочей, включая все его вероятные повороты. Что же касается поворотов невероятных, то здесь Ира надеялась на вдохновение и интуицию.
Стук в дверь показался пушечным грохотом… И в такт ему загромыхало Ирино сердце. Перед глазами запрыгали тёмные точки.
– Да-да, войдите! – воскликнула она.
– Вызывали, Ирочка? – открыла дверь Эльвира Александровна.
– Заходите, пожалуйста! – Ира вскочила со стула и махнула папкой в сторону гостевого кресла. – Присаживайтесь!
Эльвира Александровна прошла вперед, а Ира повернула в замке ключ и спрятала его в кармане кофты. Под прикрытием папки она проделала это так быстро и ловко, что Эльвира Александровна ничего не заметила.
Ира обошла стол и опустилась в директорское кресло.
– Скажите мне, любезная Эльвира Александровна, как давно длится ваш роман с Иваном Петровичем?
Под столом Ира с такой силой сжала кулаки, что ногти впились в ладони. «Вот сейчас… Сейчас она расхохочется мне в лицо. Может, даже назовёт имя настоящего любовника». Ира краем глаза следила за стрелкой на часах, отсчитывая утекающие секунды. Пять, семь, десять… Первый выстрел – в точку!
– Доброжелатели говорят: месяца два, – продолжила свою речь Ира, – но ведь они могут ошибаться!
Судя по остановившемуся взгляду учительницы, со сроком Ира тоже угадала. Она почувствовала, что поймала кураж… Кусочки мозаики, большая часть из которых прежде лежала в мозгу беспорядочной грудой, сами собой стали складываться в картину преступления. Картина эта быстро расширялась в пространстве и времени, обретала объём. Стали появляться звуки и запахи… Пока тихие и неясные, но ведь это еще только начало!
– А хотите, я расскажу, как развивался ваш роман?
Эльвира Александровна продолжала молчать.
– Он предложил, вы отказали. Он принялся за дело всерьёз: американские чулки, духи из довоенных времен. Конфеты – ими вы угощали детей во время чаепитий, которые устраивали на занятиях по рисованию. Бесполезно!.. Вам были нужны настоящие отношения – такие, чтобы на всю жизнь. И он принял вашу игру. Ловеласу это – проще простого. Ведь пока «дозревает» очередная недотрога, можно наслаждаться прелестями предыдущих. Он переключился на душевное общение. Вы беседовали обо всём на свете, рассказывали друг другу о своей предыдущей жизни, строили планы на будущее… И вот однажды, примерно месяц назад вы рассказали ему историю Жениного кортика…
– Полтора месяца… – еле слышно прошептала Эльвира Александровна. – Но вы ошибаетесь, Ирочка, мой Ваня не мог!
– Чего не мог, Эльвира Александровна? Сделать слепки с ключей, пока чинил бабушкину обувь? Или изготовить по ним дубликаты, имея полный набор слесарных инструментов? Всему поселку известно, что он из тех, про кого на Руси говорят: в каждой деревушке по подружке! Так почему же вы думали, что лучше других? Уж не потому ли, что обладаете тайной, которую можно превратить в мешки с деньгами? Вы на это рассчитывали, да?
– Нет…
По щекам учительницы двумя дорожками текли слёзы. Она их не утирала, даже не замечала. Чтобы вернуть боевой настрой, Ира представила себе картину: её бабушка в тюремной камере, среди воровок и убийц. Поднявшая голову жалость нырнула в глубинные слои души, и больше уже не показывалась.
– Я не знала! – Эльвира Александровна прижала к груди руки и снова опустила их вниз. – Я ничего не знала и во всем сомневалась. В себе. В Ванюше. В том, что у нас есть будущее…
– То есть, в ночь убийства вами двигала ревность! – решила воспользоваться её внезапной разговорчивостью Ира. – Вы потому и из комнаты выскочили… Это как же нужно сомневаться в мужчине, чтобы вопли ужаса спутать с криками страсти?
– Не ревность, нет… Но Ваня мог быть в коридоре! А там что-то ужасное… Он ведь со своей ногой даже убежать не сможет!
– Он уже вышел от вас или должен был прийти?
– Ирочка! Как же это можно? – возмутилась Эльвира Александровна. – Вы с наслаждением копаетесь в чужой жизни… Подглядываете, подслушиваете. Кто кого любит. Кто с кем спит. Ведь это же гадко! Гадко, вы понимаете?
– Ах, какая вы у нас нежная, хрупкая, тонко чувствующая натура! Только вот что я вам скажу, Эльвира Александровна: время, когда у вас был выбор – дать мужику сразу или обрести с ним семейное счастье – давно уже в прошлом! Пришел черед выбирать между свободой и тюрьмой! Сегодня каждое слово лжи из ваших уст – ещё один шаг к лагерному лесоповалу… И любой из этих шагов может оказаться последним. А теперь я повторяю вопрос: Иван Петрович был у вас той ночью?
– Нет, – покачала головой Эльвира Александровна. – Он обещал, но не смог… Вывихнул вечером ногу. Или растянул. Сустав покраснел и распух. Чтобы ходить на работу, ему пришлось пить отвар маковой настойки. Я купила его у знахарки. Сказала, что мучают сильные боли по женской части. В милиции она не признается, ведь это – статья, а вам подтвердит.
Ира вскочила с кресла.
– Когда вы осматривали ногу? До или после убийства?
– Рано утром. У него в комнате. Мне нужно было знать, почему он не пришел.
– Вот, значит, как…
В картину преступления с победным щелчком встал последний кусочек мозаики. Не сводя глаз с Эльвиры Александровны, Ира сняла телефонную трубку.
– Алло! Милицию, будьте добры… Гуля, это опять я. Кортик украл Иван Петрович… Да-да, уверена… Хорошо, жду! И пришли кого-нибудь сюда забрать подозреваемую. Хотя, на мой взгляд, она больше похожа на жертву преступника. Но это решать Павлу Семеновичу.
– Дорогая Эльвира Александровна! – Ира снова повернулась к учительнице. – Ваш кавалер растянул ногу, прыгая из окна, которое находится слева от вас. Припомните, где стоял цветочный горшок – в ту ночь, когда здесь обнаружили тело? Слева! А не справа, как обычно. Почему? Левую створку мы ни разу не открывали, и это было заметно. Центральная – сделана неподвижной. Чтобы открыть правую створку, надо убрать цветок. Что и было сделано! Но мне или вам достаточно было сдвинуть его в центр. И только инвалиду, которому нужно закинуть на подоконник негнущуюся ногу, требовалось освободить больше метра окна. Вы следите за моей мыслью?
Эльвира Александровна кивнула. Похоже, она была в шоке.
– Значит, продолжим! Когда я училась прыгать с парашютом, инструктор говорил, что при приземлении нужно держать ноги чуть согнутыми в коленях, а пятки свести вместе. Если этими правилами пренебречь, можно получить травму, прыгая даже с двух метров. Что в данном случае и произошло. Если бы не поднятый инспектором шум, ваш суженый-ряженый покинул бы здание через дверь, как пришел… И моя бабушка осталась бы в тюрьме. А так в тюрьме окажется он, уже сегодня к вечеру. Вы спросите: почему он выбрал для кражи такой неудачный день? Ведь логичнее было подождать, когда ни бабушки, ни инспектора в доме не будет. Но ждать-то он как раз и не мог. За пару дней до этого Женин папа прислал моей бабушке письмо, в котором официально давал согласие на продажу кортика и сообщал, что доверенность, оформленная в воинской части на её имя, направлена в адрес Ташкентского музея искусств. С его директором достигнута предварительная договоренность об оценке и возможном приобретении кортика для пополнения музейной коллекции. На момент кражи о содержании этого письма было известно только нам с бабушкой и Ивану Петровичу. Благодаря вам он знал о ценности кортика, и вызвался помогать сестре с доставкой писем для детдома. Это давало возможность читать всю корреспонденцию, которая имела отношение к кортику. Ведь военные треугольники не заклеивают! Таким образом, Ивану Петровичу стало известно, что добыча может ускользнуть в любую минуту… Терять такой куш было жалко, и он решил рискнуть. Как выяснилось, напрасно!
Время Ира рассчитала точно. Когда она закончила рассказ, в дверь требовательно постучали.
– Открывайте, милиция!
Ира быстро выскользнула из-за стола и отперла замок. В кабинет вошли двое в штатском.
– Ковальчук Эльвира Александровна? – обратился к сидящей в кресле учительнице тот, что постарше.
Она молча кивнула.
– Оперуполномоченный старший лейтенант Смирнов… – он вытащил из кармана удостоверение и развернул его, но учительница в ту сторону даже не взглянула. – Вы задержаны как подозреваемая в соучастии в убийстве с целью ограбления…
Фразу оборвал телефонный звонок. Ира сняла трубку.
– Наши уже у тебя? – спросила Гуля.
– Да, тут всё в порядке!
– Не только там, у вас, а вообще везде! Звонили из квартиры, где снимает комнату Петрович… Точнее, уже снимал. Тебя завтра ждут в отделении, чтобы опознать кортик!
Утром Иру разбудила бабушка. Елена Михайловна выглядела свежей и отдохнувшей, как будто не в тюрьме, а на курорте побывала. Ира глядела на неё и не могла насмотреться. Она вдруг поняла, какое это счастье, когда рядом сидит бабушка! Ведь после гибели родителей только с ней Ира могла по-прежнему чувствовать себя маленькой девочкой. Глупенькой и доверчивой. Могла говорить обо всём не свете, не задумываясь и не взвешивая слов…
– Ну, ты как? – спросила Ира.
– Отлично! Разве не видишь? – улыбнулась Елена Михайловна. – Одна в четырехместной камере. Стены больше метра толщиной. Тишина-а-а! Я такой уже и не помню. Отдохнула и отоспалась на месяц вперёд. Днем прогулки во дворе. А какая у них библиотека!..
– С учетом обстоятельств дела мы постарались создать Елене Михайловне особые условия, – сообщил вошедший следом Павел Семенович. – Здравствуй, Ирочка! Прости, что прерываю вашу встречу, но следствие еще не закончилось… И я жду тебя в кабинете директора! Елена Михайловна, вы позволите нам занять его на часок-другой?
– Конечно, Павел Семенович! Для вас – всё что угодно!
– Тогда ещё ключ от двери, если не затруднит. У нас, у сыскарей, масса профессиональных секретов. К сожалению, – он театральным жестом развел руки, – даже от честных граждан.
Павел Семенович сидел на стуле, где в прошлый раз Ира поджидала Эльвиру Александровну.
– Отличное решение! – сказал он, махнув рукой в сторону выстроенного вокруг директорского кресла «редута». – Одно движение руки, и ты в полной безопасности! А выглядит вполне безобидно… Впрочем, сегодня я попрошу тебя сесть по другую сторону стола. Гостевое кресло – слишком мягкое для моей спины, а разговор нам предстоит долгий. Надеюсь, в этом вопросе ты уступишь старику?
– Конечно, Павел Семенович! – Ира устроилась в гостевом кресле и посмотрела на окно. Вместо цветочного горшка там всё ещё стояла аппликация.
– Спасибо!
Следователь не спеша запер дверь на ключ и занял позицию внутри «редута». Из кармана он достал маленькую статуэтку, и принялся задумчиво вертеть её в руках.
– Три дня… Всего три дня как открыто дело об убийстве, а преступник, о котором мы ничего не знали, и на которого не было ни единой улики, уже сидит за решеткой. Рекордный результат для республиканского сыска, по крайней мере, в текущем году! А победителю соревнований полагается приз, – он наклонился вперед и пододвинул статуэтку к Ире. – Держи! На случай, если ты еще не знаешь, это Фемида, богиня правосудия! Такой её представляли древние греки. У римлян эта дама называлась Юстицией. В прошлом месяце исполнилось полвека, как я заступил к ней на службу… А случилось это ещё при императоре Александре III Миротворце. Для тебя ведь те времена – далекая древность, правда?
Ира пожала плечами. О дореволюционных годах она знала только из книг и по рассказам старших. Девушка взяла в руки статуэтку. Она была серебряной, тщательно начищенной. Сразу видно, делал настоящий мастер! Но… К чему этот разговор?
– Ты уже думала, чем займешься после войны? – сменил тему Павел Семенович. – Точнее, после победы?
– Ну, я тут с бабушкой, – пожала плечами Ира. – Она детдом не бросит. А я не брошу её. Мы обе нужны детям.
– Сейчас да, – кивнул Павел Семенович. – Но из 67 детей круглых сирот всего девять. Закончится война. Вернутся с фронта отцы, из эвакуации приедут матери. Сирот заберут дяди и тёти, бабушки и дедушки… Детдом расформируют. Не через год, так через два.
– К чему вы клоните, Павел Семенович?
– Я был в республиканском комитете комсомола. Они готовы дать тебе направление на юридический факультет МГУ. Прокурор области добавит к нему ходатайство от нашего ведомства. Ты согласна?
– Спасибо! Но… Нет. Я буду помогать бабушке, а потом… Как уж получится.
– Извини, отказ не принимается, – развел руками Павел Семенович. – А если продолжишь упираться, я вынужден буду настаивать… И настаивать сильно… Очень сильно! Вплоть до крайних мер… Включая самые крайние!
– Что? – Ира не верила своим ушам. – Да как вы смеете?!
– Смею, – кивнул Павел Семенович, – потому что могу… Более того, обязан! Я сказал Елене Михайловне, что следствие продолжается, но не стал вдаваться в детали. Тебе я их раскрою. В прошлый приезд меня поразили ваши дети: веселые, бодрые, энергичные, с живыми, горящими глазами. Беглый опрос показал, что они отлично подготовлены по всем предметам… Не каждая ташкентская школа может похвастаться такими успехами! Что уж говорить о глухой провинции… Ты улавливаешь мою мысль?
– Ещё нет, товарищ следователь! – ехидно ответила Ира. – Или пора уже говорить «гражданин»? С каких пор забота о детях стала уголовным преступлением?
– Один из моих друзей работает в экономическом отделе областного управления НКВД. Через него я навел справки о договорах и сделках вашего детского дома. Схему, которую вы с бабушкой использовали для перевода средств из фонда заработной платы в другие статьи расходов – он назвал гениальной. Детальное распределение нарушений по четырём договорам, так чтобы каждое из них тянуло – максимум на выговор, а состав преступления можно было разглядеть, лишь собрав вместе договоры, хранящиеся в трех разных организациях, чего не делают даже при встречных проверках. привело его в восторг, близкий к экстазу… Но о комплементах потом! Сейчас речь о самом преступлении. Я подчеркнул в УК УзССР нужные строки. Ознакомься, пожалуйста. Обрати внимание на сроки заключения, которые «светят» сейчас Елене Михайловне, ведь на ключевых договорах стоят её подписи.
Павел Семенович к этому времени уже вытащил из кармана небольшую книжицу, раскрыл её на месте закладки, и сейчас пододвинул к Ире через стол.
– Что? – воскликнула она. – От трех до пяти лет?! Но бабушка же ни в чем не виновата! Эту схему придумала я!
– Охотно верю! Наводящие вопросы, которые я задавал Елене Михайловне по дороге сюда, не произвели на неё никакого впечатления. А автора схемы должны были, как минимум, насторожить. Но признаваться в своём авторстве я бы тебе не советовал. Срок Елене Михайловне это не уменьшит, скорее наоборот… Прочитай следующий пункт. «То же деяние, совершенное группой лиц по предварительному сговору…»
– Ах, вот ты как? – у Иры от возмущения даже голос задрожал. – Пока я тут за всю вашу прокуратуру горбатилась, убийцу искала, ты мою бабушку под новую статью подводил! Клещ помоечный! Мокрица недоделанная…
Цензурные выражения закончились уже на пятой минуте, и Ира перешла к нецензурным. Она попыталась обежать вокруг стола, но Павел Семенович одним ловким движением уронил в проход книжный шкаф, замкнув периметр «редута». Мысль о том, что она сама… САМА!.. Создала эту непреодолимую для женщины преграду, заставляла Иру яриться ещё больше. Не переставая выкрикивать оскорбления, она бросила в следователя книгу, статуэтку и, наконец, аппликацию… Все три вещи он поймал ловко, изящно. Словно и не старик вовсе. Больше кидать было нечего, разве только часы разломать? Но портить детдомовское имущество Ира была не готова.
– …Сука лягавая! – выдала она напоследок и с размаху шлепнулась в гостевое кресло.
– Если ты закончила, я продолжу, – довольно усмехнулся Павел Семенович и посмотрел на часы. – Ух, ты… Одиннадцать минут с гаком! И всего три повтора, исключая предлоги, союзы и… м-м-м… скажем так, междометия! Превосходный словарный запас. Но уголовную лексику придется подтянуть… Многие урки и на допросах только по-фене ботают. Человеческий язык забыли. В общем, предложение моё такое: о схеме своей хитрой вы с бабушкой больше не вспоминаете, словно и не было её вовсе. Продукты дополнительные – колхозы будут поставлять в порядке шефской помощи. Я там договорился. Кстати, первую партию ты уже получила. По поводу остальных вещей – к нам в прокуратуру. Поможем за счет добровольных взносов из зарплат сотрудников. Парторганизация и профсоюз нужные решения уже приняли. Размер трат на книги и учебные пособия не уменьшится, гарантирую. Про реквизит тоже не забудем. Судя по афишам, с обязанностями режиссера Алёна уже справляется неплохо, так что театр продолжит работу до закрытия детдома… А ты между тем пакуешь вещи и берёшь билет до Москвы. Тебя встретит мой однокурсник, ныне профессор юрфака. Того самого, где будешь учиться. Он поможет с жильём, подготовит к экзаменам… Подработку организует, чтобы был приварок к стипендии.
– А как же бабушка? Она без меня не сможет.
– Сможет. На зарплатах теперь экономить не нужно, и штат расширится. Кстати, одного сотрудника я уже нашёл. Фатима Мухамедовна согласилась сменить работу. Колхоз её отпускает… Временно, как отходницу, сохраняя возможность вернуться. Есть ещё вопросы?
– А как же, – кивнула Ира. – Только ответьте честно: нахрена козе баян? Или, если литературным языком: зачем было облекать своё предложение в такую необычную форму?
– Чтобы ты поняла: игры в куклы закончились! Когда началась война, ты была ещё ребёнком. И всё делала играючи… Делала хорошо, не спорю. Но воспринимала это ещё по-детски. Не совсем всерьёз. Наклеенные на окнах полоски, сирены воздушной тревоги, работа в только что организованном детдоме по 18-20 часов в сутки – всё это было захватывающим взрослым приключением, как охота на «призрака» – для твоих воспитанников…
– Чушь какая-то! – возмутилась Ира. – Первые трое суток мы шли в эвакуацию пешком. Маленьких несли на руках. Отдыхали в придорожных канавах под крики «Воздух!» и вой «юнкерсов». Вода на переходе – только младшим. На завтрак, обед и ужин – недозрелые колосья пшеницы… Это тоже была игра?.. Заверните другую, пожалуйста!
– Игра была не вовне, а внутри тебя! – продолжил свою речь Павел Семенович. – Не в событиях, а в их восприятии. В том, как реальная жизнь преломлялась в твоей душе. Игра в сыщика, в учительницу, в театрального режиссера… В хитрую схему с договорами. Если оставить всё как есть, скоро ей заинтересуются настоящие мошенники. Кстати, есть признаки, что уже заинтересовались. Их предложения о сотрудничестве звучат, как правило, ещё жестче, и отказываться бывает сложнее. Многим это не удаётся. Для них дальнейшая жизнь становится кошмаром – на крючке у главаря бандитской шайки. Поверь, тебе бы там не понравилось!
– Вас послушать, я просто кладезь талантов: и театральный, и криминальный… Почему же мне надо именно в сыщики, а не в режиссеры?
– Сыскное дело сложнее, а значит интереснее! И к нему у тебя тоже талант… Жалко его терять. А кроме того, только в сыске ты сможешь использовать свои способности по максимуму. Смотреть на ситуацию глазами преступника. Составлять сценарий расследования, как режиссер спектакля-детектива. Искать и находить то, что не смогли обнаружить другие…
– Ну допустим, вы правы и сыск мне действительно нужен. А зачем я ему?
– Причину ты швырнула в меня семь… Нет, уже восемь минут назад. И сейчас я тебе её возвращаю, – Павел Семенович снова передвинул к Ире статуэтку. – Как видишь, у Фемиды завязаны глаза, а сослепу можно наворотить такого… Арест твоей бабушки – ещё не самое страшное!.. Отсюда вывод: чтобы слепой закон не калечил людские судьбы, у него должны быть зрячие слуги. Те, кто в нужный момент способен обойти каноны Юстиции во имя справедливости! Возможно, где-то их нарушить… Даже если придется рисковать чем-то очень дорогим. Как рисковали вы с бабушкой, стараясь обеспечить достойную жизнь своих воспитанников. Теперь ясно?
– Теперь, да! – улыбнулась Ира. – Спасибо, Павел Семенович! Делать нечего, поеду овладевать премудростями вашей слепой богини. Чтобы потом работать в сыске, не закрывая глаз. Но билеты в Москву заказывать ещё рано…
– Это почему? – удивился он.
– Отвечу вашими же словами: следствие не закончилось!
– Строго говоря, это правда, – пожал плечами Павел Семенович. – Но ведь остались чистые формальности. Или у тебя есть сомнения?
– Даже не знаю, как сказать… – Ира встала с кресла и начала ходить из угла в угол. – В детстве мама часто дарила мне мозаичные картинки. Складывать их я любила до ужаса… Каждый раз, когда из сумки появлялась новая мозаика, сердце замирало от восторга и страха. Восторга – от того, что она больше и сложнее предыдущей… А страха – что ошибусь, соберу неправильно. Иногда даже кошмары снились… Вот складываю я рисунок. И вроде, всё нормально… Он красивый, гладкий, осмысленный. Все кусочки подходят друг к другу идеально… А потом – бац… Из коробки выпадает ещё несколько штук! И нужно собирать заново… С тех пор, как Гуля сказала, что нашли кортик, меня не покидает ощущение: не та картинка у нас сложилась! Точнее, не совсем та… А почему, не знаю. Просто, чувствую… Глупо, правда?
Она остановилась у стола и посмотрела на следователя.
– С тобой ведь так уже было? – догадался он. – Во время… э-э-э… частных расследований.
– Ага, – кивнула Ира. – Дело о краже пяти вареников. Никогда его не забуду! Сначала казалось, всё проще простого. Маша Цаплина обычно просит добавки, и это не удивительно, ведь за зиму она выросла на 12 сантиметров… А в тот день за ужином не попросила, да и ела на удивление медленно, словно давилась… При этом девочка выглядела абсолютно здоровой и сразу же побежала играть с подружками. Остальные вели себя как обычно. Ситуация – яснее некуда: вареники стащила и съела Маша… Я уже хотела отозвать её в сторонку для разговора по душам, но потом решила отложить это на утро… А ночью у Маши начался жар. Скарлатина. Через пару дней детдом стал филиалом лазарета. О варениках, конечно, все забыли… Кроме меня. Сейчас я думаю, что сомнения в Машиной виновности возникли из-за её румяных щёк и блеска в глазах. Но тогда бы я не смогла это сформулировать… Вот и сейчас чудится, будто все неучтенные мелочи где-то в одной точке сошлись, и это меняет картину… А может, просто нервы разгулялись?
Ира снова опустилась в кресло. Казалось, Павел Семенович сейчас поднимет её на смех… Но вместо этого он начал поднимать книжный шкаф.
– Тяжелый, зараза! – фыркнул следователь. – Ронять было легче.
– Помочь? – снова выскочила из кресла Ира.
– Справлюсь! А ты лучше думай, как проверить эти подозрения. Принимаются любые идеи: гениальные, банальные, идиотские…
– С идеями пока туго, – развела руками Ира.
– Тогда займемся рутиной! – Павел Семенович выбрался из «редута» и распахнул дверь, пропуская Иру вперед. – В милиции нас заждались, наверное… Кортик нужно опознать, протоколы составить. Только ты уж там слишком громко не смейся, не обижай людей!
– Над чем? – удивилась Ира.
– Сама увидишь! – лукаво улыбнулся он. – Не хочу портить первое впечатление…
В отделение они прибыли втроём. Павел Семенович попросил взять с собой кого-нибудь из сотрудников детдома. Чуть подумав, Ира пригласила на опознание Августину Львовну. Ведь в милиции этот визит кладовщице могли зачесть за очередное еженедельное посещение… О чем Ира прозрачно намекнула «товарищу следователю».
Павел Семенович её идею воспринял без восторга, но возражать не стал.
– Что ж, так будет ещё интереснее! – пробормотал он себе под нос, открывая перед дамами заднюю дверцу «Эмки».
Ира понимала, что в милиции их давно уже ждут, но на такую торжественную встречу не рассчитывала… Во дворе собрался весь состав поселкового отделения: от возглавлявшего его майора до сержантов и рядовых, многие из которых явно были не на дежурстве.
– Почему они так странно на меня смотрят? – спросила Ира, когда их проводили в кабинет и оставили одних, попросив «…ещё пару минут, чтобы всё подготовить».
– Подругу свою благодари, – пожал плечами Павел Семенович. – Когда её достали просьбами – объяснить, из-за чего так странно идет расследование, Гуля сказала, что дело принял к производству секретный агент республиканской прокуратуры, который появится ближе к концу, чтобы контролировать работу милиции. Я – следователь, и значит, агентом быть не могу. Августина Львовна, по понятным причинам, тоже отпадает… А кто остаётся?
– То есть они думают…
– Всего лишь подозревают!
– А зачем она…
– Я же сказал, достали сильно! Сержанту в такой ситуации непросто. Послать подальше лейтенанта или капитана мешает субординация, а правду говорить я запретил категорически. Вот и выкручивалась, как могла.
– И это то, над чем вы просили не смеяться?
– Конечно, нет! Я имел в виду процедуру опознания. Ведь по инструкции опознаваемый предмет предъявляется вместе с двумя-тремя аналогичными, в той же степени подходящими под описание, данное потерпевшим или свидетелем, которому предстоит его опознавать. А теперь подумай, откуда здесь взяться ещё двум «аналогичным предметам»…
Удерживать в горле смех Ире удавалось с трудом. Особенно тяжело стало, когда руководивший процедурой майор начал зачитывать занесенную в протокол запись о том, что «…в присутствии понятых для опознания свидетелям представлены три морских кортика в черных деревянных ножнах, длиной 45–50 сантиметров, с рукоятками, украшенными бриллиантами и изумрудами большой ценности».
В этом утверждении правдой была лишь длина «предметов», два из которых оказались кинжалами местного производства с золотой и серебряной насечкой. Ира скосила глаза направо, где с серьезным видом слушал этот бред Павел Семенович; затем посмотрела налево…
…И у неё пересохло в горле. Лицо обычно невозмутимой кладовщицы стало белым, как лист мелованного картона.
– Этого не может быть, – пробормотала она еле слышно.
– Вам плохо, Августина Львовна?! – воскликнула Ира. – Что нужно: воды, сердечных капель?
– Кортик, – хриплым шепотом ответила та. – Ирина Ивановна, я могу подойти поближе?
Ира перевела взгляд на майора.
– Конечно! – тут же ответил он. – Можно даже взять его в руки.
Августина Львовна шагнула к столу и ухватила кортик за ножны. Чуть качая в воздухе рукоятью, она глядела на камни, не отрывая взгляд. Казалось, женщина не только присматривается к бриллиантам, но и принюхивается к ним.
Ира с замиранием сердца ждала вердикта.
– Это стразы! – воскликнула наконец Августина Львовна. – Совершенно точно, стразы! Камни подменили. Все.
– Осталось понять, кто и когда это сделал! – задумчиво проворчал Павел Семенович.
Майор покраснел и покрылся испариной. На него страшно было смотреть. Понятые недоуменно переглядывались.
Тишина в комнате стала такой плотной, что казалось, её можно резать ножом. Ира чувствовала, как перетекают друг в друга вязкие, тягучие секунды… Ей вдруг почудилось, что время в этом расследовании стало главной ценностью, которую они сейчас не могут… Просто не имеют права упускать.
– Августина Львовна, – воскликнула Ира. – Когда вы в последний раз видели настоящие камни? Можете назвать день и час?
– Да, конечно, – кивнула кладовщица. – Это было в среду вечером. Примерно в половине десятого. За несколько часов до убийства. Елена Михайловна вытаскивала кортик из сейфа, чтобы достать пачку с договорами, которые потребовал у неё Аркадий Неффалимович, а я подметала пол у стола. Бриллианты были на месте.
– Из отделения они исчезнуть не могли? – повернулась Ира к майору.
– Ни в коем случае! – воскликнул он. – Кортик лежал в моём сейфе. Я сам извлек его из квартиры подозреваемого и сам принёс сегодня для опознания. Никто больше здесь к кортику не прикасался!
– Понятно… – задумчиво протянула Ира, теперь бег секунд она ощущала каждой клеточкой своего тела. – Могу я от вас позвонить?
Милиционеры послушно расступились, освобождая дорогу к телефону.
– Коммутатор? Два-шестнадцать, срочно! – Секунды стучали в висках, как барабанные палочки. – Бабуля, где сейчас Эльвира Александровна? Что? Вещи собирает! Зайдёт документы подписать? Сделай в них ошибку и начни составлять заново! Мы скоро будем… Когда она придет, скажи, что солнце режет глаза и задерни шторы…
– Думаешь, их взяла Эльвира? – задумчиво протянул Павел Семенович. – А что? Это вариант…
– Больше просто некому! – Ира постаралась, чтобы в её голосе звучала решительность, которой на самом деле не испытывала. – Я потом всё объясню… Но без камней мы ничего не докажем!
– Едем! – шагнул к двери Павел Семенович. – Грибанов, двоих ко мне, остальные с тобой!
– Смирнов, Цилюрик, в «Эмку» за следователем! – быстро скомандовал майор. – Старостин, заканчиваешь здесь! Умарова, Плавский, Соснова, Мухамедиев, за мной… Бегом!
Во двор детского дома обе машины вкатились почти бесшумно. Чувствовалось, что для водителей это не первая операция по задержанию. Милиционеры двигались быстро и четко. Майор отдавал приказы условными сигналами пальцев и движением бровей. Когда группа захвата ввалилась в директорский кабинет, Эльвира Александровна вздрогнула от неожиданности.
– Ой, Ирочка! – сложила она губы в фальшивой улыбке. – А я-то переживала, что не удалось попрощаться…
– Гражданка Ковальчук! – официальным тоном произнес Павел Семенович. – Вам предлагается добровольно выдать украденные бриллианты и изумруды. Это избавит всех нас от лишних проблем, а вас ещё и от нескольких лет заключения.
– Я бы с радостью помогла доблестному советскому сыску, – разглядывая аккуратно обточенные ногти, вздохнула учительница. – Но увы… Не располагаю нужными сведениями. Известные мне бриллианты и изумруды были в рукоятке кортика, а где он – милиция знает лучше меня.
– Это ВСЕ ваши вещи? – спросил Павел Семенович, указывая на чемодан и сумку возле гостевого кресла. – Прошу предъявить их для осмотра.
– Не имею такого желания, – усмехнулась она. – Но если вы располагаете ордером на обыск, милости прошу!
Павел Семенович отправил трех человек за стульями, а сам устроился на директорском кресле, которое для него освободила Елена Михайловна. Ей и Августине Львовне предстояло участвовать в обыске в качестве понятых. Пока милиционеры расставляли принесенные из «ленинской комнаты» стулья и освобождали стол от всего лишнего, Павел Семенович достал из кармана пару сложенных вчетверо бумаг, развернул их и принялся неторопливо заполнять.
– Вот вам постановление на обыск, а это – на личный досмотр, – развернул он бумаги в сторону учительницы. – Когда будете их читать, рекомендую держать руки на коленях… И не делайте резких движений, если не хотите продолжить беседу в наручниках.
Обе бумаги Эльвира Александровна читала без спешки… Но и затянуть время тоже не пыталась. И вообще, после того, как первый испуг прошел, она вела себя на удивление спокойно. Ире это очень не нравилось. Она внимательно посмотрела на Павла Семеновича, потом на приготовленные к обыску вещи, и отрицательно мотнула головой. Следователь согласно кивнул.
– С учетом малого размера камней начнем с личного досмотра, – сказал он Эльвире Александровне. – Производить его, согласно инструкции, будут лица одного с вами пола. Мужчины на это время покинут помещение. Под окном и у двери останется вооруженная охрана, так что без глупостей!
Осмотр платья и нижнего белья Ира еще выдержала, но когда дошло до того, что на языке протокола именуется «исследованием естественных изгибов и полостей тела», пулей выскочила за дверь… К этой стадии следственных действий она была еще не готова. Даже в коридоре девушку продолжали преследовать брошенные вслед слова учительницы: «Куда же вы, Ирочка! Пропустите самое интересное!»
Личный досмотр ничего не дал. Иру это не удивило. Обыск собранной в чемодане одежды, когда прощупывается каждый шов, каждая складочка на платье, каждый изгиб кофты – шел второй час. Сам чемодан и большую часть обуви после поверхностного осмотра пока отложили в сторону. Если камни не найдутся раньше, всё это придется вскрывать и разбирать. А пока портить вещи никому не хотелось, ведь когда обыск «с уничтожением части имущества подозреваемого» заканчивается безрезультатно, отписываться от жалоб приходится не один месяц.
Милиционеры всё чаще бросали на Иру многозначительные взгляды, очень далекие от восхищения. Окружающая её аура «секретного агента» стремительно истончалась…
«Ну, и чего я так переживаю? – успокаивала себя Ира. – Ведь не хотела же ехать в эту дурацкую Москву! Подумаешь, юрфак… Кому он вообще нужен?» Но в глубине души она понимала, что без сыска уже не сможет жить полной жизнью… Ей обязательно нужно сложить эту чёртову мозаику! Чего бы оно ни стоило!.. И гори всё синим пламенем!
Так… Спокойно… Забудь обо всём, что было и будет, сказала себе Ира. Поднимись над ситуацией, воспари над ней и рассуждай логически… Обыска Эльвира не боится. В детдоме она камни оставить не могла, а больше их прятать негде. Значит, они должны быть среди вещей, которые собраны с собой. А что люди обычно берут в дорогу? Одежду – вот она! Обувь – тоже присутствует! Деньги и документы – полный комплект! Еда и питьё?.. Эврика!!!
Ира вскочила со стула, словно её подбросила катапульта.
– Я сейчас! – крикнула она из коридора.
Повариха тетя Варя сидела в кухне на скамье рядом с сеткой-авоськой, сквозь ячейки которой проглядывали несколько свертков и две полулитровые бутылки, заткнутые деревянными пробками. В одной из них была вода, в другой – зеленый чай… Изумрудно-зеленый!
– Это для Эльвиры Александровны? – с замиранием сердца спросила Ира.
– Да, вот собрала ей продуктов в дорогу, – пожала плечами тетя Варя. – Обещала зайти, забрать… И куда-то пропала! Прямо не знаю, что делать…
– А воду и чай в бутылки вы наливали?
– Нет, Эльвира Александровна, – ответила тетя Варя. – Я к ним даже не прикасалась. Только продукты собрала. А вы не знаете, где она?
– В кабинете у Елены Михайловны. Они там ещё долго провозятся.
– Ирина Ивановна, вы не могли бы…
– Лучше пойдем вместе! – улыбнулась ей Ира. – Сами всё отдадите. Только возьмем ещё ситечко для чая. Я ведь за ним сюда пришла.
Появление тети Вари и авоськи с бутылками Эльвира Александровна встретила бурной истерикой.
– Ты чего сюда впёрлась, шалава! – закричала она, вырываясь из рук милиционеров. – Это не моё! Да, отпусти ты, козел! Понятые, не верьте! Я не воровка! Это провокация! Сволочи бездушные! Жаловаться буду! На всех!
– В прокуратуру? – участливо спросил Павел Семенович. – Тогда это ко мне. Вам сколько листов выдать? Два, три, пять… Мы ведь никуда не торопимся. Сначала снимем с бутылок отпечатки пальцев, потом процедим содержимое через ситечко. Ну как, гражданка Ковальчук? Жалобу будем писать или чистосердечное признание? На размышление тридцать секунд…
Поздним вечером, закончив все допросы и совещания, Павел Семенович обосновался в «ленинской комнате», где Ира привычно организовала «гостевое» спальное место.
Он молча указал ей на кресло у стола, сунул в руки пачку протоколов, справок и донесений, а сам уселся напротив и принялся раскладывать знакомые по прошлому разу карточки. Время от времени что-то дописывал, вычеркивал, откладывал в сторону одни кусочки разноцветного картона и добавлял другие – новые, только что вынутые из пухлого портфеля. Наконец Павел Семенович отложил в сторону химический карандаш, обозрел ещё раз получившуюся картину и перевел взгляд на Иру.
– Прочитала? – спросил он. – Как впечатление?
– Редкостная сволочь!
– И это всё? – покачал головой Павел Семенович. – Ты же для театра сценарии писала, пусть и для школьного… Ладно, если больше сказать нечего, будешь слушать и возражать, когда встретишь противоречия и нестыковки.
Ира согласно кивнула.
– Итак… Жила-была на свете девочка Эля. Родители её любили и баловали, с их достатком это было не сложно. Бабушка с дедушкой – малышку просто обожали. Девочка очень неплохо рисовала и лепила, чем все вокруг не уставали восхищаться. Но главный её талант заключался в умении различать сотни цветов и оттенков. Вот ты – сколько знаешь оттенков черного?
– Нисколько, – пожала плечами Ира. – Черный, он и есть черный.
– Даже мне известно, что он может быть угольным, эбонитовым, цвета вороньего крыла, цвета чернослива… Профессионалы-швейники при работе с материалом выделяют до тридцати оттенков этого цвета, лучшие художники-колористы – более семидесяти. Но вернемся к девочке Эле… По наивности она считала, что различать цвета и оттенки – самое важное для художника. К сожалению, среди любящих взрослых не нашлось никого, кто мог бы ей объяснить, что обладать полезными для профессии качествами недостаточно. Нужны ещё – как минимум – упорство и трудолюбие. Особенно, если речь идет о творческой профессии. Это слесарь может иметь средние способности и хорошо зарабатывать. Потому что потребность в слесарях измеряется миллионами, а желающих освоить профессию не так уж много. В творческой среде на уровень финансового достатка выходит – хорошо, если один из тысячи… И не просто из тысячи, а из тысячи тех, кто от природы наделён талантом к этому делу. Остальные сходят с дистанции или возвращаются в ряды любителей…
– А сыщики? Они к кому ближе – к слесарям или к художникам?
– Примерно посредине… Но не будем отвлекаться. Большинство из тех, кто не добрался до вершин в творчестве, принимает поражение без истерик… Как результат в спортивном соревновании. Кто-то один побеждает, остальные проигрывают – это естественно. Но встречаются и те, кто беспрерывно обвиняет в поражении всех вокруг, но не себя-любимого… Они уверены, что у победителей были особые условия и требуют того же от окружающих. С их точки зрения, люди вокруг были просто обязаны создать «гению» благоприятную среду для работы, а если не создали – они враги, с которыми нужно бороться за своё счастье без всякой жалости.
– И наша девочка из числа подобных «гениев»?
– Да. Годам к тридцати Эльвира Александровна увидела, что лавры Веры Мухиной и Любови Поповой ей не светят. Причиной неудач было, по её мнению, хроническое безденежье, справиться с которым не удалось даже с помощью брака по расчёту… Поскольку расчёт в данном случае привел её к очередному финансовому краху, и едва не подвел под монастырь. Мужа-мошенника в 1939 году посадили, их общее имущество конфисковали, а самой Эльвире лишь чудом удалось выскользнуть из рук правосудия. Тут, как назло, подоспели неприятности по службе. Потом началась война, и наша взрослая девочка совсем было отчаялась, как вдруг, словно из-под земли…
– …возник Женин кортик.
– Совершенно верно! В отличие от Эльвиры Александровны, мальчик о его ценности не имел ни малейшего представления, но просто так стащить дорогую вещь она не рискнула. Вместо этого тщательно измерила камни, нарисовала их эскизы под разными углами и заказала стразы в Ташкенте. Ей даже не пришлось самой искать мастеров, ведь именно в их артели детдом получал предметы театрального реквизита. Там, кстати, до сих пор уверены, что делали стразы к короне для спектакля «Король Лир». Ваша привычка платить артельщикам наличными сыграла ей на руку.
– Вот же чёрт! А я об этой артели даже не вспомнила.
– Все мы несовершенны… – развел руками Павел Семенович. – Чтобы тебя утешить, готов признать: у меня ошибок было больше, а успехов – меньше. И это – не комплимент, а констатация фактов.
– Итак, стразы ей сделали, – вернула разговор в прежнее русло Ира. – Что мешало поменять их с бриллиантами и изумрудами?
– Кортик переехал в кладовку для театрального реквизита. Ключи от неё были только у тебя, у бабушки и у кладовщицы. Эльвире нужен был дубликат, пришлось обратиться к слесарю.
– К незабвенному Ивану Петровичу?
– Да. Ему она наплела, будто потеряла свой ключ, но боится в этом признаться, потому что… Ах-ах-ах, меня же за это уволят!.. Так что изготовление дубликата по слепку – с твоего, кстати, ключа – нужно держать втайне от коллег… Она надеется, что такой чуткий и благородный мужчина, настоящий рыцарь, поможет слабой женщине сохранить её маленький секрет. Петрович сделал вид, что верит этой сказке… А сам решил присмотреться к вам поближе. Он со всеми перезнакомился и подружился. Начал носить в детдом письма и чинить вашу обувь. Вскоре ему стало ясно, что «слабая женщина» положила глаз на старинный кортик.
– Пока он прояснял ситуацию, у Эльвиры была масса возможностей поменять камни на стразы. Почему она этого не сделала?
– Кладовщица поставила на дверь второй замок, а второго знакомого слесаря у Эльвиры не было. Пока она думала, как решить эту проблему, детдом посетил Женин папа, и предмет вожделений переехал в директорский сейф. Теперь добраться до кортика без посторонней помощи Эльвира не могла даже мечтать, пришлось снова обратиться к Петровичу, который и без её слов уже о многом догадывался. Он запросил себе долю в три четверти цены добычи. Ведь рисковать-то ему. Сошлись на шестидесяти пяти процентах. Эльвира билась за свою часть, как раненая львица за детёныша. И этим убедила сообщника в честных намерениях. На самом деле, торг был дымовой завесой. В её планах Петровичу изначально отводилась роль «полезного идиота», которому предстоит сидеть за двоих… А из добычи получить лишь дырку от бублика. Ведь о стразах она не сказала ему ни слова.
– Ловко придумано! – кивнула Ира. – Потому-то она и не напала на меня вчера в кабинете. Наш разговор был частью её плана!
– Да. Хотя Эльвира и не рассчитывала, что вести его придется с тобой. Кое-в-чем пришлось импровизировать… Но она справилась.
– Она-то справилась, – вздохнула Ира. – А я провалилась!
– В такой ситуации любой оплошает! Ведь все факты говорили в её пользу и против Петровича. Это был поистине гениальный план. Взять хотя бы идею с «призраком». На пути у воров стоит, казалось бы, непреодолимое препятствие – коридор, по которому ночью постоянно кто-то шастает. Детишкам хочется побыстрее стать взрослыми, и они стараются вести себя соответственно. В частности, пренебрегают горшками, а бегают ночью в туалет, как учителя и воспитатели… Но появляется «привидение», и ситуация меняется кардинально. Ночной коридор вымирает. Теперь уже не только дети пользуются своими горшочками, но и многие из взрослых ставят в спальнях ведра с крышками, выполняющие те же функции.
– Но ведь идею «призрака» подсказал Степану Петрович?
– Сообщника она подключила, когда нужно было озвучить всё открытым текстом. А до этого пару раз намекала Степану, что развевающиеся на ветру простыни можно ночью принять за приведение. Вот только Степан намеков не понимает, не тот у него интеллектуальный уровень.
– Подождите, а откуда эта информация?
– Я врача с собой привез. Профессора медицины. Допросы таких свидетелей, как Степан, должен вести профильный специалист-психолог. Протокол он передаст нам завтра, а пока основные результаты мне устно доложил.
– Может, она и Колю с Толей против Степана настраивала? – предположила Ира.
– Совершенно верно! – кивнул Павел Семенович. – Эльвира Александровна якобы случайно «проговорилась» им, будто Степан тебе рассказал, что братцы сухари на поленнице сушат. Он их, действительно, пару раз заставал за этим делом.
– Мне Степан ничего не говорил!
– Охотно верю!.. Но откуда об этом знать мальчишкам?
– Так вот почему они на дворника взъелись… И ведь не отстанут теперь! – всплеснула руками Ира. – Если даже я им честно скажу, как до тайника добралась – не поверят. Решат, что вру, шпика своего выгораживаю… А может, вы с ними поговорите, Павел Семенович? Как мужчина и мужчинами.
– Вызвать для повторного допроса свидетелей… – задумчиво погладил подбородок следователь. – И между делом, словно о чем-то незначительном… Ты права, это может сработать!
– Надо, чтобы сработало!.. Очень надо, – умоляющими глазами смотрела на него Ира. – При нашем сокращенном штате дисциплина держится лишь на лояльности воспитанников. И парочка убежденных в своей правоте хулиганов может поставить всё с ног на голову в считанные дни!
– Ну, а когда причина для мести исчезнет, их лояльность снова будет обеспечивать самодеятельный театр? Еще одно остроумное решение сложной проблемы!.. И в отличие от хитрой схемы с договорами – без малейшего намёка на криминал.
– Так вы берётесь? – обрадовалась Ира.
– Считай, уже взялся.
– А получится?
– У нас с женой шестеро детей, девять внуков и четыре правнука – пожал плечами Павел Семенович. – В общей сложности одиннадцать мальчиков – бывших и нынешних. Общению с ними меня учить не надо! Всё будет хорошо, не сомневайся! Но мы отвлеклись от темы… От взрослой девочки Эли, которая всеми манипулировала и всё предусмотрела. Ну, почти всё…
– А без света в коридоре в ту ночь нас тоже она оставила?
– Нет, это Петрович. Сунул самодельный замыкатель в розетку, чтобы пробку на щитке выбило. Обесточил половину здания.
– Он признался?
– Пока нет, но замыкатель мы в комнате нашли. Хозяйственный мужик Петрович! Ничего не выбрасывает. Всё в дом… Просто мечта следователя! В отличие от Эльвиры… Кстати, ты обратила внимание, что опиумную настойку она купила за сутки до ограбления?
Ира быстро перелистала прочитанные страницы.
– Точно! А ведь я дату пропустила, когда читала… Раз-зява! Неужели она и травму тоже предусмотрела?
– Настойка была нужна, чтобы Петрович в следующую ночь уснул покрепче, – пояснил Павел Семенович. – Оставлять бриллианты в руках сообщника Эльвира не собиралась, а его могли вычислить и арестовать со дня на день. Она это понимала и не хотела рисковать добычей. Под каким предлогом Эльвира собиралась предложить ему этот эликсир, мы вряд ли узнаем, но растяжение связок пришлось как нельзя кстати… После замены камней на стразы ей оставалось только дождаться первого допроса, и повести себя так, чтобы избежать ареста, но нарваться на увольнение… И это тоже прекрасно удалось. Елена Михайловна не только предложила ей уйти «по собственному желанию», но и позволила написать заявление задним числом, чтобы избежать предусмотренной законом «отработки».
– Естественно, – кивнула головой Ира. – Бабуля не могла оставить в детдоме участницу ограбления, даже если она не попала под суд из-за прорех в законодательстве… Тем более, на должности педагога!
– Я же говорю, у Эльвиры был гениальный план! И сорвался он только из-за тебя… Из-за девятнадцатилетнего сыщика-дилетанта с томиком Конан Дойла в кармане. Ты не стала рыться в бумагах, не утонула в рутине расследования, а рванулась вперед на максимально возможной скорости! Сами мы наверняка упустили бы камни, а без них Эльвиру ни один суд бы не осудил… Так что – ордена не обещаю, с медалью тоже вряд ли выгорит, но грамоту за содействие следственным органам от республиканской прокуратуры… – Павел Семенович остановился, чтобы выдержать театральную паузу.
– …нужно вручить нашей кладовщице, Левиной Августине Львовне! – решительно закончила фразу Ира. – Во-первых, это она обнаружила, что камни заменены стразами. Во-вторых, без её информации о давнем разговоре про кортик я Эльвиру Александровну вообще ни в чем бы не заподозрила. А в-третьих, эта грамота поможет несчастной женщине реабилитировать себя в глазах властей и вернуться, наконец, к нормальной жизни.
– Прекрасная речь! – похвалил её Павел Семенович. – Не хватает лишь эффектной концовки…
Он опустил руку в портфель и вытащил коричневую папку. Потом достал из кармана «паркер», которым утром заполнял ордера.
– Взгляни-ка сюда! – раскрытая папка легла на стол перед Ирой. – Тут есть всё, что нужно: текст, подписи руководства, гербовая печать. Осталось вписать фамилию, имя, отчество и поставить вчерашнюю дату. Грамоту вручим завтра в милиции… В торжественной обстановке. Ходатайство о снятии судимости и восстановлении в правах уйдет по инстанциям, как только я доберусь до Ташкента. Обещаю! Думаю, возражений оно не встретит. Ну что, довольна?.. Тогда, бери авторучку. Только кляксу не посади на радостях! Начальство мне этого не простит.
Ира старательно выводила слово за словом, а внутри неё всё пело от счастья. Прокручивая в памяти события последних дней, она всё яснее понимала, как близко к пропасти подвели их с бабушкой эти хитроумные договора… И как вовремя появился в её жизни Павел Семенович. «Наверное, он прав: это действительно моё призвание, – мысленно усмехнулась Ира. – Служить закону, не закрывая глаз… Во имя справедливости!»
Александр Путятин
[1] во времена СССР в областных исполнительных комитетах Советов народных депутатов за работу учебных заведений отвечали отделы народного образования, сокращенно «облоно», но ведь «проверка из облисполкома» (высшего органа власти на местах) – звучит куда солиднее…
[2] чаще всего так называли ГАЗ М-1 – самый массовый советских легковой автомобиль тех лет. Однако были ещё внешне похожие на них ГАЗ-11-73. В быту их обычно тоже именовали «Эмками». У ГАЗ-11-73 была лучше проходимость и выше максимальная скорость.