РУСТЕМ МАКСУДОВ: «Давайте, наконец, дадим слово жертве преступления!»

Главный медиатор России рассказывает, почему традиционное правосудие зачастую оказывается не эффективным и почему так важно жертве и преступнику встречаться лицом к лицу?

Медиация, как система альтернативного разрешения споров и конфликтов, сегодня активно развивается и находит все больше сторонников во многих цивилизованных странах и государствах, где стремятся организовать современную правовую инфраструктуру, полностью отвечающую всем потребностям многоликого общества. С недавнего времени «лед тронулся» и в Казахстане, где принят закон о медиации. В нашей республике имеются все предпосылки для развития восстановительного правосудия, ведь его прототипом может считаться система судов биев, издревле разрешавших конфликты в среде кочевников.

Однако для того, чтобы медиатор стал в обществе востребованной фигурой, придется сломать массу стереотипов, прочно пустивших корни не только в обывательском массовом сознании, но и в среде юристов-профессионалов. Об этом мы беседуем с Рустемом Максудовым, председателем Всероссийской Ассоциации восстановительной медиации, президентом Общественного Центра «Судебно-правовая реформа» (г. Москва), который много лет занимается продвижением технологии восстановительного правосудия.

— Рустем, что же такое восстановительное правосудие, и чем оно отличается от правосудия традиционного, основанного на карательном принципе неотвратимости наказания?

— Прежде всего тем, что во главу угла в восстановительном правосудии поставлена жертва, а не преступник. Жертва, чувства и переживания которой очень важны, но совершенно не берутся в расчет в системе карательного правосудия. Не случайно в профессиональном жаргоне полицейских и прокуроров есть такое нелестное словечко: «терпила». То есть жертве предписано терпеть. Она и терпит. Жертвы преступлений зачастую вообще несут двойной ущерб — как от самого преступления, так и от карательного способа организации правосудия, которое попросту не позволяет комплексно разрешать проблемы потерпевших. Добавьте сюда еще и довольно негативные реакции общественности на жертву: от сожаления, недоверия до неприкрытого злорадства. Бывает, потерпевший сталкивается с открытой агрессивностью по отношению к себе. Второй аспект — карательная направленность уголовного правосудия прямо связана с трактовкой события преступления как нарушения законов государства, а не причинения вреда конкретным людям и их отношениям.

Восстановительное правосудие, напротив, исходит из того, что обидчик тоже должен «потерпеть». Но это совсем не означает, что ему надо доставить такие же мучения, как и жертве, нет! Суть в том, чтобы обидчик максимально загладил вину перед потерпевшим. Как он это будет делать — решается сообща, на встречах сторон под руко-водством медиатора.

— Наверное, можно понять, как «загладить вину» за совершенную кражу, хулиганскую выходку, но за убийство? Что может оправдать убийцу в глазах родственников жертвы, и чем можно измерить нанесенный им вред?

— Есть разные убийства. Убийство в ДТП, по неосторожности, в пьяной драке и убийство, совершенное киллером, – это, все-таки, разные вещи. Занимавший должность председателя комиссии по помилованию при президенте РФ Анатолий Приставкин как-то сказал: «Девяносто процентов убийц, если бы им раньше сказали, что они будут отбывать срок за убийство, просто рассмеялись бы вам в лицо». Эти люди не являются профессиональными убийцами, они лишили другого жизни потому, что так сложились обстоятельства. Надо разбираться в каждом конкретном случае. И приоритетом этого разбирательства должен быть вопрос: «Чем преступник может загладить вину перед родными и близкими жертвы?»

— Чем обеим сторонам конфликта могут помочь совместные встречи с медиатором?

— Жертвам они помогают восстановить чувство безопасности, дают возможность поделиться чувствами, возникшими в связи с криминальной ситуацией, получить ответы на волнующие вопросы, наконец, получить компенсацию за причиненный материальный ущерб. Для правонарушителей встречи создают условия для принятия на себя ответственности: правонарушитель совместно с жертвой принимает решение о размере и форме возмещения ущерба.

Ближайшему социальному окружению такие встречи помогают восстановить мир в сообществе, сохранить активную роль в решении конфликтов за счет оказания помощи и поддержки, оказываемой сторонам процесса.

— А в чем вы видите главный недостаток традиционного правосудия? Возможно ли, в принципе, разрешение конфликта путем подачи искового заявления в суд, например, в рамках гражданского процесса? А справедливое возмездие преступнику в уголовном процессе разве не есть главный фактор, свидетельствующий, что конфликт исчерпан?

— В суде нет никакого разрешения конфликтов. Там есть использование юридических инструментов для вынесения решений. Причем, обратите внимание: решения выносят профессиональные судьи, а не сами стороны, последние вообще не допускаются к разрешению конфликтных ситуаций. В суде нет и не может быть разрешения ситуации изнутри! Я не говорю, что это плохо. В иных ситуациях без обращения в судебные инстанции сложно обойтись. И медиация тоже не панацея.

Однако есть немало случаев, когда применение уголовной репрессии не только бессмысленно, но и вредно. Это осознание приводит к иному пониманию «криминальной ситуации». Вот смотрите, что происходит в официальном уголовном правосудии. Когда виновность установлена, подсудимому назначают наказание, дальше следует его исполнение. Но в этом случае правонарушитель чаще всего уходит от осознания своей ответственности, а чувства и переживания жертвы игнорируются.

Установление виновности и назначение наказания фактически происходят на основании отождествления преступления и человека, его совершившего. Более того, в официальном правосудии, даже если подсудимый не приговаривается к лишению свободы, вся процедура построена на его отвержении, своего рода клеймении. Формальный язык судебного процесса, клетка, где находится подсудимый, форма обращения с ним — все демонстрирует, что человек, оказавшийся на скамье подсудимых, попал в особое пространство, специфику которого определяют знаки клеймения, отвержения и позора. Они, в свою очередь, создают непроходимую границу между ним и законопослушными гражданами. То есть налицо предпосылки для роста преступности. Получается замкнутый круг.

— Настольная книга медиатора – это труд Кристи Нильса «Конфликты как собственность». Для меня откровением стало то, что Нильс говорит о конфликте как о некоем позитивном, даже созидающим моменте в нашей жизни. В то время как в обывательском сознании конфликт – это нечто, однозначно, со знаком минус. Для чего нам нужны конфликты?

— Ну, мы не сможем сказать, для чего нам нужны снег и зима. Может быть, лучше бы их вообще не было, но это не в нашей власти. Мы ведь не на юге живем. А вообще зима интересна тем, что можно кататься на лыжах или на санках. Так и любой конфликт нужно рассматривать с тех позиций, что мы можем из него полезного извлечь. Конфликт полезен тем, что обнажает или может обнажить проблемы, которые до этого замалчивались.

Проблема нашего общества в том, что у нас слишком мало конфликтов. Да, как ни парадоксально это звучит. То, что у нас на каждом шагу, — это не конфликты, а издевательства, произвол, унижения. Словом, довольно сложные травматические реакции людей друг на друга, которые конфликтом и не назовешь. Ведь что такое конфликт, с точки зрения медиации? Это столкновение интересов, которое может привести как к негативным, так и к позитивным результатам. Один человек ударил другого — получилась драка. Но если мы будем рассматривать этот конфликт именно как столкновение интересов, то через взаимопонимание сторон у нас есть шанс все исправить. Ведь у любого человека есть средства позитивного разрешения конфликта. Это умение слышать, видеть другого, договариваться. Медиатору надо всего лишь пробудить в людях эти способности. Этого, к сожалению, не могут дать нам те системы, которые официально призваны в государстве урегулировать конфликты: полиция, прокуратура, суды.

— Сколько лет в России существует институт медиации? Можно ли говорить о каких-то количественных и качественных результатах его функционирования?

— В России медиация, как таковая, существует порядка 20 лет. Срок достаточно солидный, чтобы проводить анализ. Но вы поймите, что количественные показатели не всегда верны. Как в них измерить пользу человеку, который избавился от посттравматического синдрома? Здесь можно говорить лишь о качественных оценках.

Или вот такая цифра – на сегодня в России существуют и функционируют 588 школьных служб медиации на базе социальных центров. В количественном плане для такой страны как Россия это, конечно, капля в море. Но в качественном… Школьные службы примирения существуют в Москве, Перми и Пермском крае, Волгограде, Тюмени, Казани, Новосибирске, Самаре. Мы считаем школьную медиацию важнейшим направлением, ведь подростки и дети «группы риска» очень часто вовлекаются в конфликты, становятся нарушителями или жертвами. Административное воздействие и наказание не работает с причинами конфликтов и с чувствами конфликтующих.

Важно и то, что школьная среда часто не способствует освоению подростками навыков общения, культурных форм завоевания авторитета, необходимых для будущей жизни. Те способы реагирования на конфликты, которые обычно практикуются подростками и учителями, нередко оставляют подлинные конфликты неразрешенными. Используемая нами восстановительная медиация позволяет подросткам избавиться от обиды, ненависти и других негативных переживаний, самостоятельно разрешить ситуацию, избежать повторения подобного в будущем.

— Знаю, что в некоторых странах принципы медиации поставлены во главу угла государственной доктрины правосудия? Расскажите об этом подробней.

— Например, Япония. В этой стране примирение, заглаживание преступником вины перед жертвой или ее родственниками являются базовыми моментами системы японского правосудия. Даже за убийство там реально отбывают наказание всего 10 процентов лиц, признанных виновными в совершении этого преступления.

Очень интересна и показательна ситуация в ЮАР. В стране, которая является родиной апартеида. Когда Нельсон Мандела вышел из тюрьмы, они вместе с епископом Туту стали думать над серьезной проблемой: как предотвратить геноцид белого населения страны как возможную ответную реакцию на геноцид черных? Они использовали традиции древних африканских племен, которые, по сути, есть традиции восстановительного правосудия. Была создана «Тruth and Reconciliation Commission» (Комиссия правды и примирения), через которую прошли 80 тысяч человек. Это одна из самых массовых программ по медиации в истории.

— Вы приехали в Петропавловск для участия в работе ознакомительного семинара по медиации для школьных педагогов. Медиация в Казахстане обрела официальный статус лишь в 2011 году, и для практиков, и для теоретиков вопросов в этой сфере больше, чем ответов. Как вы оцениваете казахстанское законодательство по восстановительному правосудию, и какие направления для развития медиации в нашей стране представляются вам наиболее перспективными на начальном этапе?

— Я считаю, в Казахстане принят хороший закон о медиации, где четко определено само понятие медиации, установлены принципы ее проведения, правовое положение медиаторов и организаций, обеспечивающих проведение медиации, а также порядок её проведения. Имея такую базу, в будущее стоит смотреть с оптимизмом. Что касается ближайших перспектив, то мне представляется, что начинать лучше с восстановительного правосудия в сфере трудовых споров, школьной, семейной медиации, уголовной, и смотреть, где лучше пойдет дело, активно нарабатывать опыт. Большие плюсы медиации заключаются в низких финансовых издержках, по сравнению с судебными, а также в сокращении временных затрат и конфиденциальности. Не стоит впадать в крайность и делать ставку на одну лишь коммерческую медиацию. Она, конечно, возможна, но это далеко не главное направление в восстановительном правосудии.

Убежден, что медиация во всем мире держится на плечах энтузиастов — людей, которые мотивированы, прежде всего, на достижение конкретной благой цели, а не на личное обогащение.

Интервью подготовила

Вера ГАВРИЛКО.