Недавно в прессе мелькнуло сообщение, что в Волгограде некий делец купил привокзальную площадь, где еще до войны стоял знаменитый фонтан «Играющие дети», и организовал на ней огромную автостоянку.
Казалось бы, чему тут удивляться! Сейчас что только не продается в обход законов! Но автостоянка на мемориальной площади кажется жителям и гостям города-героя особым кощунством. «Танцующие дети» — это один из памятников тысячам солдат, погибшим при защите Сталинграда. Хотя весь город тогда был полем боя, но есть несколько святых мест, где бойцы стояли насмерть: Малахов курган, дом Павлова, мельница, тракторный завод и эта самая привокзальная площадь, куда со всех концов страны прибывали защитники Сталинграда и откуда они уходили на фронт.
Прочитав эту информацию (а ее повторили почти все СМИ), накануне очередного юбилея Сталинградской битвы я вспомнила свои детские впечатления от поездки в послевоенный Сталинград и в те края, где зимой 1943 года фашистам был нанесен смертельный удар, и они покатились туда, откуда пришли, – обратно на Запад.
Довоенная Азово — Донецкая область (ныне Ростовская) — родные места моих родителей, перебравшихся в начале 30-х годов в Казахстан. Сначала мой уже пожилой дедушка и совсем молодой отец строили железную дорогу от Акмолы до Караганды (продолжение Петрокока), а после окончания стройки и до последних своих дней оба работали на транспорте.
Не всех железнодорожников в начале войны призывали на фронт. Некоторых специалистов, связанных со службой движения, оставляли на прежней работе. Мои ровесники, наверное, помнят «красных шапочек» — женщин, заменивших во время войны мужчин-машинистов маневровых и пригородных паровозов, путевых рабочих. Но их в дальние поездки не посылали. Для этого давали бронь таким рабочим, как мой отец — поездной мастер. Он часто сопровождал поезда и военные эшелоны до фронта и обратно, почти не бывая дома. Помню отца, только что вернувшегося из поездки. Он не успел даже умыться, как раздался стук в окно и крик: «В поездку! Срочно!»
Мы с братьями были совсем маленькими, и не всё понимали, но запомнили, как плакала мама, когда отец однажды вернулся домой из очередной поездки черным от копоти, обгоревшим и обмороженным одновременно. «В Поворино, под Сталинградом, под бомбы попали, — устало сказал папа. – Целый поезд разбитых и обгоревших вагонов пригнали оттуда на ремонт. Там такое творится…» И тут мама заплакала… Мы уже понимали, почему. С лета 1941 года не было ни одной весточки от родственников, попавших «под немца» близ Сталинграда. Родители знали об этом из сообщений радио. Да кто-то из случайно встреченных успевших эвакуироваться земляков рассказал маме, что мужья ее пяти сестер, братья нашего отца и все их старшие сыновья воюют. Так как фашисты занимали юг страны стремительно, то призывники из казачьих станиц уходили на фронт под бомбами, часто невооруженными, прямо в своей одежде. Что с ними было дальше, стало известно лишь после войны да из романа М.Шолохова «Они сражались за Родину». Многие погибали сразу, при переправе через Дон. Помните, как у Твардовского: «Люди, теплые, живые, шли на дно, на дно, на дно». Но в книгах не говорилось о том, что мы узнали от родных.
Первые весточки из станицы Чернышевской пришли примерно через полгода после Сталинградской битвы. Не зря волновалась мама! Никого из наших родных не пощадила война. Почти все, кто оказался в оккупации, даже некоторые небольшие дети, были ранены. Ребят вместе с матерями при наступлении гнали впереди себя румыны и итальянцы, надеясь, что наши наступающие солдаты не станут стрелять по своим. И не стреляли. В большинстве случаев снаряды летели над людьми, иногда рвались почти рядом, и тогда вояки прятались за спины женщин и детей, им и доставались осколки. Почти все женщины в большой семье нашей родни – вдовы. Двое мужчин погибли, а еще четверо так и остались в списках без вести пропавших.
Всего этого мы еще не знали, когда впервые, летом 1949 года, поехали на Дон, на родину родителей, по которой они так тосковали в мирном Казахстане. Это было замечательное для всех нас путешествие почти через полстраны. Родители радовались и волновались потому, что с довоенного времени не были «дома». Мы с 10-летним братом не отлипали от окон вагона. После полупустынь Центрального Казахстана – леса Северного, горы Урала, могучие реки. Все было в новинку! Но самые яркие впечатления остались от великого города на Волге.
Больше всего нас: и детей, и взрослых, поразили следы войны. Нам казалось, они были на берегах Волги всюду. Может быть, на наши впечатления подействовали рассказы отца, но тогда еще не заросли травой воронки от бомб и снарядов. Извивались на пригорках окопы, какие-то насыпи и ямы уродовали поля. Война, казалось, кончилась вчера, хотя после Победы прошло уже четыре года.
— Это противотанковые рвы, — рассказывал, волнуясь, папа. — А вот там была временная круговая дорога, по которой мы подвозили к самой линии фронта военные грузы, продукты для солдат и самих солдат. А тут нас бомбили фрицы. Вон, видите ямы – это воронки!
Подъехали к Поворино. Пересадка на Сталинград. Оказалось, именно близ этой станции папа и вся его бригада едва не погибли под фашистскими бомбами в 1942 году.
Мы с братом немного побегали по перрону. Грустные, одетые в какое-то тряпье женщины и босые девчонки торговали вишней, яблоками, картошкой, посыпанной укропом. Мама совсем дешево купила у них ведро яблок – невиданного тогда в наших краях лакомства. Но мы тут же забыли о нем. Увидели: прямо у станции стоят, нам показалось, тысячи изувеченных, обгоревших танков и пушек, стянутых к железной дороге.
Темнело. Мы пересели на другой поезд и утром уже подъезжали к Волге. Все пассажиры, и дети, и взрослые, не отходили от окон. А за ними – опять военный хлам. Степь до горизонта танками покрыта, словно панцирем. В лучах солнца металл отдавал золотом, и я много лет считала, что танки делаются из бронзы.
Родители тихо разговаривали, вспоминая, как в детстве ездили на лошадях на ярмарки из своей станицы в Царицын – так они по привычке называли город, переименованный в Сталинград в 1925 году. Туда, вспоминала мама, казаки из всех ближайших станиц и хуторов привозили продавать пшеницу, яблоки, дыни, арбузы и арбузный мед в кадушках. Были еще и «скотские базары». На них даже строевого коня можно было недорого купить! Мы слушали рассказы про богатые «ярмонки», про подарки, которые дедушка покупал своим маленьким помощникам за хорошую работу в поле и на бахче. А сколько скота было в хозяйстве! А какая охота! Какая свора гончих была у деда! Мы задремали под мамины воспоминания и стук колес. Нам снился прекрасный город, по которому ходили великолепные кони, отары овец и неведомый нам «транвай». В нашем городе мы ездили в школу на маленьком поезде – «ветке», ходившем от станции до центра.
Проснулись уже утром: «Вставайте, ребятишки, Царицын видать!» За окном — ничего похожего на город. Тысячи обычных домишек бесконечно тянутся по высокому берегу Волги. Удивить нас землянками было трудно – насмотрелись мы дома всяких «копаев» и «шанхаев». Но тут! Весь глинистый обрыв изрыт какими-то норами, где вместо дверей у входа висят половики или какие-то тряпки.
— Боже мой! Это люди землянок себе в обрывах нарыли! – ужасается мама. И тут же радостно кричит: — Ребятишки! Глядите – тракторный завод работает! У вашего отца первый трактор с этого завода был – СТЗ назывался! А сады-то! Сады! Гляньте – яблоки спеют! А вон транвай бежит! Я в детстве на нем каталась!
Присмотрелись. Не только землянки, и добротные дома по кривым улочкам взбирались на высокий берег Волги, спускались в овраги, скрывались в роскошных садах. Мы ехали так довольно долго, а эти домишки и землянки тянулись вдоль берега добрую сотню километров. Не терпелось увидеть настоящий город – с «ентажами», о котором нам так много рассказывали, а не эти завалюшки. Таких хаток и у нас полно! Мы перебежали к противоположному окну – там видна бескрайняя, почти как море, Волга. По ней плыли большие суда и маленькие лодки с крошечными фигурками рыбаков. Вот такого мы никогда не видели! Где-то около Сызрани переехали эту же реку ночью.
— Тут тоже страшные бомбежки были, — говорит папа. – Немец хотел через Волгу перейти и по Кавказу ударить. Там же нефть! Наши не пустили.
И вот вокзал… Странный какой-то – всего одна стена, а в ней забитые фанерой проемы окон. А где мраморные колонны и фонтан, про который столько рассказывала мама?!
Мы растерянно стоим перед развалинами вокзала рядом с нашими узлами и смотрим на площадь, покрытую каким-то серым асфальтом с яркими черными заплатами. Посредине – круглый белый постамент, а на нем корчатся искалеченные фигурки детей с обломанными руками и ногами, все в шрамах от пуль и осколков. Неужели это тот прекрасный фонтан из восторженных рассказов мамы?
Если бы мы были послушными детьми, то смирно ждали бы целые сутки поезда на Морозовск, сидя на лавке у деревянного вокзальчика-сарая. Но мы выросли на большой станции и не боялись ни пыхтящих паровозов, ни пролезать под вагонами. Пока родители стояли в очереди за билетами и пытались купить для нас хоть какую-то еду, мы обежали всю привокзальную площадь, развалины домов на соседних улицах. Откуда нам было знать, что там запретные зоны и могли быть неразорвавшиеся мины или бомбы! Это прокричал нам чумазый дядька с фонарем, как у папы, – тоже железнодорожник. Нет, наш Казахстан лучше! У нас все дома целые и прекрасный клуб на станции, а школа чистенькая, с большими стеклянными, а не фанерными окнами.
В другой раз потихоньку от мамы мы удрали в ближайшие кварталы, увязались за экскурсией по городу, даже не понимая, что за нее надо платить. Люди пошли — и мы с ними. Худенькая, бледная до синевы девушка рассказывала о страшных уличных боях в городе: «Вот с той стороны улицы немцы стреляли, а с этой — наши отстреливались, а в этом подвале люди спасались». Выяснилось, в единственном почти целом здании универмага, где мама до войны купила нам матроски, сидел в подвале главный фашист — Паулюс. Штаб у него там был. У брата горят глаза: воспитанные на книгах о пионерах-героях, мальчишки в наших мирных краях постоянно играли в войну, делясь на немцев и наших. Причем, немцами никто не хотел быть. А тут столько впечатлений: танки, пушки, неразорвавшиеся бомбы, развалины домов, штаб фашистов! Будет, о чем рассказать друзьям! Вблизи оказалось, что универмаг и другие здания намалеваны на фанере.
Девушка показала дом, где стояли насмерть бойцы сержанта Павлова. На нем тогда еще не было мемориальной доски. Простая надпись белой краской по красной кирпичной стене с зияющими провалами окон сообщала, что здесь 58 дней держали оборону бойцы сержанта Павлова. Кажется, так… Но даже таких домов, как этот Дом Павлова, в городе почти не было. Большинство кварталов центра огорожено заборами. Заглядываем в щелку — за ними сплошные развалины, а из земли торчат печные трубы. Из них идет дым, а из люков в земле, словно из погребов, выходят люди. Дети играют среди битого обгоревшего кирпича. Они всё еще живут в подвалах разбомбленных домов.
Уже вместе с родителями мы прошлись по этим странным улицам из заборов. Спустились к Волге по лестнице, тоже с заплатами, посмотрели на стоящие у причалов корабли. Наши головы еще не были отягощены мемуарами военачальников и военными повестями. Мы и не думали, сколько людей, кораблей, самолетов покоится на дне реки. Для нас Волга была не местом битвы, а огромной прекрасной рекой. Но постепенно до нас стало понемногу доходить, какие страшные бои здесь были. Мы побывали еще в полупустом музее Сталинградской битвы – бомбы, мины, солдатские фляжки и шинели генералов, снимки уличных боев – вот пока и все экспонаты в восстановленных на первом этаже комнатах.
Мы побывали на родине предков еще не раз, уже взрослыми. Но именно такими, какими мы увидели тогда, в детстве, Волга и израненный войной легендарный город остались в нашей памяти навсегда. Мы поняли, почему плакала мама, глядя на то, что от него осталось.
Еще больше горя и разорения мы увидели в любимой нашими родителями станице. Там тоже, как в сталинградских оврагах, люди сами восстановили разрушенные бомбежками и обстрелами дома. Но война еще таилась в виде мин в полях и перелесках. Сестры уже написали маме, что трактор мужа одной из ее сестер во время посевной подорвался на мине. Он, один из всех мужчин в семье, остался живым, но страшно искалеченным. Ему завидуют: получает пенсию живыми деньгами и работает не в колхозе «за палочки».
Когда тетки угощают нас огурцами, полученными одной из них на овощной плантации в счет трудодней, и пирогами с «вышней» из черной муки такого же происхождения, мне объясняют, что означает слово «трудодень». Никто в станице не получает, как папа, зарплату деньгами. Все «работают за палочки» и получают на трудодень, точно помню, 150 — 200 граммов зерна один раз в год. И еще радуются, что таким хорошим выдался «етот 49 год». В «ентом 47 году» всю мякину и лебеду поели, рассказывали тетушки. Засуха была… Она происходит тут через каждые три-пять лет.
Знали бы родители, чем угощали нас двоюродные братья и соседские мальчишки! Первым делом повели на берег речки Чир. Там, в конце тетиного огорода, среди грядок, стоит фанерный обелиск со звездой: «Тут похоронили сгоревшего в танке солдата. Он без вести пропавший. Знаете, сколько и тут в лагере около церкви было?! Тыща!». Босоногая братва с удовольствием пугала нас, городских недотеп, своими «достопримечательностями». «Вон тама, в подвале церкви, складывали убитых фашистов. Они ночами вылезают и ходят по дворам, милостыню просят. Наши пленные солдаты тоже зимой замерзали. Весной наших мамок и теток фрицы заставили их хоронить».
Рядом с обелиском, в муравейнике (по-местному – в муравлятнике), лежит неразорвавшийся снаряд. «Из него взрывчатку можно достать и рыбу глушить», сообщает один из «экскурсоводов». «Ага! Не успеешь убечь, рванет – кишки наружу, как у Кольки», — возражает другой. Кольку мы знаем. Он совсем глухой: глушил с друзьями рыбу в речке, а динамит взорвался прямо в его руках. Трое мальчишек наповал, а его мамка успела спасти: погрузила на телегу и довезла до фельдшера. Тот промыл в тазу кишки от песка и зашил живот. Живой! На чердаке у пацанов хранится «цинка» — патронный ящик, полный трофеев.
На хуторе, куда мы приехали в гости к единственному уцелевшему на войне брату папы, много смешного. Тетя кормит поросенка из немецкой каски, а козу привязывает к воткнутому в землю штыку. Доярок на дойку возит через речку совсем старый дед на брошенном немцами понтоне. Один из домов распилен пополам. Мы смеемся. Но нам объясняют: там жил полицай. Его посадили на 10 лет, полдома конфисковали, а в оставшейся половине живет его семья. Не совсем его. Хозяйка «в немецкое время» подобрала троих мальчишек и растила, пока не вернулся с фронта их израненный отец. Потом мальчишек забрали в ФЗО. Они шахты в Донецке восстанавливали. Теперь работают на производстве. А самый старший на флоте плавает». Это мечта многих молодых жителей станиц и хуторов – уехать «на производство», на тракторный завод в Сталинград, на шахты Донбасса или в Запорожье, но у колхозников нет паспортов. А без них куда поедешь?
Домой мы возвращались налегке. Больших узлов больше нет. Мама привезла в них нашу одежонку, из которой мы выросли, и раздала ее родственникам, чьи дети бегали летом по станице босиком и в одних трусах. Только глухой Колька ходил на танцы в женских туфлях с отбитыми каблуками.
На обратном пути папа едва тащил тяжеленный чемодан и ворчал на маму: камней она туда насовала, что ли?! Нет, не камней. В нем мы с братом припрятали дары младшей родни: перископ от пушки, осколки снарядов, собранные прямо на огороде у тети, и пару пачек патронов с зажигательными пулями. Из них можно добывать светящуюся смесь и малевать на стеклах рожи и чертей, чтобы пугать теток. В темноте картинки светятся. Этого добра пацанва набрала там, где не так уж и давно гремели бои, и щедро поделилась с нами. Везли мы еще раковины перловиц. Ракушек ели в войну голодные люди, добывая зимой 41- 42 года из прорубей граблями. Кучки пустых раковин лежали около каждого дома.
Недавно я прочитала в Интернете, что в центре той самой станицы, ныне Советской, сейчас стоит стела с надписью: «Здесь начиналась Сталинградская битва».
Слушая рассказы взрослых и мальчишек о войне и жизни «под немцем», вспоминая папины поездки и наше путешествие в станицы, я тогда даже не представляла, какой вклад внесли казахстанские железнодорожники в Победу над фашистами под Сталинградом. Об этом написано не очень много. А ведь именно по стальным магистралям через Петропавловск и другие станции были перевезены в Сибирь и вглубь Казахстана большинство эвакуированных людей и предприятий с Востока страны. По ним же шли на фронт эшелоны с бойцами, самолеты, танки, боеприпасы, оборудование для армии, авиации и флота с сибирских и казахстанских предприятий. Только в 1941 году по железным дорогам Казахстана было перевезено 1,5 млн. вагонов грузов.
Когда потребовалось накануне Сталинградской битвы перебросить к городу огромную массу войск и боевой техники (семь армий!), оказалось, что сеть железных и автомобильных дорог Южного Поволжья развита слабо. Ставка приказала «принять меры по быстрому наращиванию транспортных мощностей и коммуникаций в районе Сталинграда». Приказ есть приказ… На стройку направили более 30000 человек трудармейцев, женщин, стариков, подростков. В короткие сроки были построены новые железные дороги в Поволжье и в Западном Казахстане. По ним доставляли к линии фронта горючее с прикаспийских промыслов. Срочно в условиях зимы, постоянных обстрелов и бомбежек под Сталинградом была построена рокада — объездная железная дорога, максимально приближенная к прифронтовой полосе.
Не всегда хватало материалов для новых железных дорог. Тогда разбирали старые пути и перевозили рельсы и шпалы на новостройки. Так, железнодорожные войска оперативно разобрали «аппендикс» БАМа — ответвление от Транссиба к Тынде. Рельсы, шпалы и другие детали были перевезены к Сталинграду.
А что же произошло с одним из символов Сталинградской битвы – изувеченным бомбежками фонтаном «Танцующие дети»?
Полуразрушенные фигурки сначала немного подреставрировали — замазали цементом выбоины, побелили известкой. Но в 50-е годы фонтан из-за дряхлости все-таки пришлось разобрать. Тогда в первую очередь восстанавливали предприятия и жилые дома. Мемориалы появились позже. Но жители города-героя помнили «о танцующих детях». Они не только напоминали о радостном беззаботном довоенном детстве. Они стали символом Победы. Когда выяснилось, что некий делец купил всю мемориальную привокзальную площадь (4274 кв. метров стоимостью свыше 80 млн. рублей!) и создал там огромную безобразную автопарковку, сталинградцы возмутились и потребовали от властей навести порядок. Скульпторы художественного училища им. Строганова в Москве по довоенным и военным фото заново создали «Танцующих детей».
Фонтан торжественно открыли 23 августа 2013 года. Дата была выбрана не случайно. В этот день в 1942 году нацисты совершили первый массовый авиационный налёт на Сталинград и уничтожили тысячи домов и людей. Именно тогда весь мир облетела фотография фонтана «Танцующие дети» на фоне пылающих руин города. Для многих скульптура снова стала символом мужества и отваги защитников великого города.
К сожалению, попытки уничтожить то, что дорого людям, не прекращаются. Через два года после восстановления фонтана в Сталинграде прогремели три взрыва. Один — на вокзале. Там снова были ранены «Танцующие дети», но самое страшное – погибли люди. Ради чего? Чтобы кто-то попал в рай и резвился там с гуриями?
Об авторе>>>
Читайте также:
В Петропавловске открылась выставка к 75-летию Сталинградской битвы
Подробнее об истории города читайте в нашем проекте Исторический Петропавловск
Прочитала,как увидела.Что пережили люди. Их терпение и мужество восхищают.Но больше возмущает нравственная тупость и бездушие строителя автостоянки.Воспоминания,конечно,бесценны..