«Настоящий мученик тот, кому даже
в этом звании отказывают».
С.Е. Лец «Афоризмы»
Круглый диск Луны казался сегодня особенно большим и ярким. Из ближайшего леса доносился многоголосый вой волков. За десятилетия бесконечной войны их в округе расплодилось немало. Прочие ночные звуки терялись в этой переливистой песне.
От заката и до рассвета всё живое теперь пряталось, замирало, старалось избежать внимания безжалостных ночных хищников. И даже погружённый во тьму каменный замок Мишкуль казался сейчас притаившимся в скалах циклопом, осторожно приподнявшим над грудой валунов голову увитого плющом донжона [1]. Вертикальный кошачий зрачок окна, светящегося под самой крышей, тревожно вглядывался во тьму.
Вся округа знала, что значит этот огонь: хозяин замка дома и читает. Люди осуждали его. Не за книги, конечно. За то, что живёт теперь один. Что жена с дочкой из замка съехали. Уж очень любили сервы и вилланы ласковую Катрин, а в малышке Мари замковые слуги души не чаяли. Вот потому и злились теперь на своего барона, во всем виня его страсть к бездушным свиткам и фолиантам.
Они ошибались. Сочинения Блаженного Августина, поэмы Овидия и Валерия Максима, манускрипты Светония Транквилла и Корнелия Тацита лежали на полках нетронутыми. А высокий атлетичный мужчина в украшеном вышивкой упелянде [2] сидел в резном ореховом кресле и как завороженный смотрел на огонь свечей. Казалось, он полностью погрузился в это занятие. Левая рука прижимала к столу пахнущий мелом пергамент, в правой застыло гусиное перо. Подбитые горностаевым [3] мехом рукава свешивались со столешницы почти до пола.
«Ночь теперь время волков! Значит, это и твоё время! – сидящий за столом аристократ огладил хвостиком пера тщательно подстриженные усы. – Одинокий волк Жиль де Монморанси-Лаваль, барон де Рэ, граф де Бриен и маршал Франции… Неплохо звучит! Правда, последнее несущественно…»
Барон давно не водил в бой королевские войска. Вот уже восемь лет, как он в опале. Да и сейчас решает задачу, далёкую от военной стези.
«Запомни на всю жизнь, – всплыли из памяти слова деда, Жана де Краона, барона Шантосе и Ля Сюз, – война и дипломатия очень близки по сути, но у них есть и отличия! В бою преимущество за тем, кто ударит первым! Он бьёт в уязвимое место, крушит, опрокидывает ряды, убивает и калечит, наносит ущерб, от которого враг ещё не скоро оправится. А дальше каждый борется теми силами, что остались у него после этой сшибки. В дипломатии наоборот! Сделавший первый ход – уязвим. Он показал свой интерес, выдал намерения… А цели противника всё ещё скрыты. И потому темни, расставляй ловушки, вынуждай врага проявить себя. В этой дуэли побеждает тот, у кого крепче нервы!»
Дедово правило осечек не давало. Но до сей поры Жилю никогда ещё не встречался такой серьёзный противник. Выманить его, заставить открыть карты, сделать первый шаг – задача не из лёгких!
«Ничего, подождём-потерпим, – успокаивал себя барон. – Времени ещё очень много».
***
– Бархат, горностай, золотое шитьё, – раздался за спиной Жиля негромкий рокочущий бас. – Я вижу, гордыня не покидает тебя даже в ночные часы…
В правый висок маршала несколько раз стукнула кровь, перед глазами поверх пламени свечей замелькали красно-зелёные пятнышки.
– Чем обязан, сударь? – внешне спокойно ответил он.
«Голос звучит естественно – очень неплохо! Нарядный вид он принял на свой счёт – совсем хорошо! Не хватало мне ещё чтения мыслей… Но поворачиваться рано: щёки пылают от волнения. Что ж? Поиграем в невозмутимость!»
Стороннему наблюдателю могло показаться, что появление незнакомца в наглухо запертой комнате хозяина не удивило и уж тем более не обрадовало. Жиль медленно и глубоко вдохнул, выдохнул, мысленно досчитал до трёх, и лишь затем повернул голову к незваному гостю. Какое-то время маршал молча разглядывал появившееся перед ним существо. Сам? Неужели, действительно – сам! Или снова посредник? Ошибаться нельзя…
Гость выглядел немолодым, но ещё полным сил мужчиной лет сорока пяти. Высок и атлетичен. Чуть-чуть сутуловат. Чёткие скупые движения мощных узловатых рук. Гордая посадка головы. Крупный бриллиант в кокарде заломленного на левое ухо берета. Широкий кожаный пояс, украшенный золотыми бляхами в форме собачьих голов. Чёрная бархатная мантия, надетая поверх серой сутаны, отрочена сверкающим, как антрацит, мехом. Левая рука придерживает рукоять висящего на поясе меча. Весьма искусно отделанную рукоять.
Незнакомец понял, конечно, что его изучают. Он ещё выше приподнял подбородок, а затем неприятно и раскатисто захохотал. И тут же пламя в едва теплящемся камине ярко вспыхнуло, будто в него плеснули спиртом из хранящихся в подвале запасов. В комнате стало светлее, чем в солнечный полдень. Огоньки свечей колыхнулись и погасли.
Теперь Жиль разглядел лицо гостя во всех подробностях. Гладко выбритые щёки. Чёрные волнистые волосы без малейших признаков седины. Тонкий породистый нос с горбинкой. Правый глаз – чёрный, как уголь. Смотрит внутрь собеседника, в самую его середину. Левый – зелёный, кошачий. Во время вспышки он сильно посветлел, словно выцвел. И потом, когда огонь камина пригас, этот глаз ещё пару секунд продолжал светиться. И словно от его холодного жара, свечи опять начали разгораться.
Гость резко оборвал смех. Выражение его лица вновь стало властным и надменным: рот брезгливо скошен набок, одна бровь чуть выше другой. А ещё Жиль успел разглядеть, что зубы во рту у пришельца металлические. Причём – разного цвета. С правой стороны – жёлтые, золотые. С левой – белого металла… Издали похожего на серебро! И ножны очень приметные – не деревянные, обтянутые кожей, как у всех, а стальные, узорчатые, с хорошо заметной позолотой. Сверкающая изумрудами и рубинами пентограмма на оконечнике. А под ней перевёрнутое изумрудное распятие с золотой человеческой фигуркой. И это значит…
Сомнения отпали: барон дождался первого хода противника!
– Зачем ты калечишь моих посланцев? – прозвучал низкий тяжёлый голос посетителя, и его слова повторило раскатившееся под потолком эхо.
Жиль не смог сдержать улыбки. Этот кинжал ему делали на заказ –специально против мелких бесов. Многослойное стальное лезвие рассекало мёртвую плоть, словно воду, а серебрянные вставки прижигали края, не давая им срастаться. Обошёлся клинок дороже двуручника. Но оно того стоило! Вряд ли вчерашняя чертовка сегодня так же красива, как прежде. Ведь свою голову она унесла отсюда под мышкой. А какой чудный был вопль! И как шипела на серебре её зелёная кровь…
– Я не заключаю договоров с посредниками и слугами, – всё ещё улыбаясь, ответил маршал. – Находчивый хозяин легко откажется от их обещаний.
Незнакомец ещё выше приподнял бровь, а затем его лицо расплылось в ответной улыбке.
– Ах, как приятно говорить с образованным человеком. К тому же далеко не глупым! Однако… К делу! Вы так давно пытаетесь установить со мной контакт, но при этом ни разу не обратились напрямую…
– И резоны такого поведения должны быть понятны вам, как никому другому. Не так ли? – маршал неторопливо отодвинул испорченный кляксой лист, кончики усов раздвинула лукавая усмешка.
– Да, да! Инициатива наказуема! – согласно кивнул собеседник. – Ну, что ж, радуйтесь! Я пришёл сам, без зова. И в общении со мной вас можно обвинить не больше, чем самого Иисуса на сороковой день поста. Что дальше? Если судить по суммам, вложенным в «Орлеанскую мистерию[4]», речь пойдёт о Жанне. Увы, наше ведомство здесь бессильно! Дева – моя лишь в пасквилях парижских богословов, но вы-то знаете…
– Догадываюсь! – Жиль погладил щёку гусиным пером, скрывая дрожь в похолодевших пальцах. – Однако клевета и наветы проходят именно по этому, как вы изволили выразиться, ведомству, и без его поддержки быстро начнут рассеиваться…
– Доброе имя! Здесь, на земле… Ну конечно! Как я мог забыть?! Вы пробовали сами, неудачно! Театральная постановка забавляет горожан, но и только. Родственники Девы добились благ для себя и успокоились. Король тоже рад полумерам: уже не так, чтобы всерьёз осуждена, но ещё и не совсем оправдана. И получается, что не святой Жанне он обязан троном и не безумной еретичке, а собственной удаче и мудрости! И ты боишься…
– Не воображай, что я способен бояться?! – Жиль вскочил с кресла, выпрямился во весь рост и возвысил голос. – Я могу желать или не желать! И я желаю добиться её реабилитации. Полной! Пусть и не сразу.
– Это возможно, – довольно усмехнулся собеседник. – Вопрос в цене, которую следует заплатить. Твой чудодей и искатель философского камня, помнится, предлагал душу за золото, нужное, чтобы прославлять Жанну. Твою душу, разумеется… Ты подтверждаешь ставку?
– Мою душу? – притворно удивился маршал. – Х-ха! А почему не свою?
– Во-первых, её он надеется сохранить…
– А во-вторых? – Жиль знал ответ, но игра есть игра.
– Кому нужна эта дешёвка? – пожал плечами дьявол. – Она и двух денье не стоит! Другое дело – ты! Маршал Франции, герой великой войны, друг и соратник Девы…
– Забудь! – Жиль отбросил перо и скрестил на груди руки.
Загоревшиеся глаза собеседника быстро угасли. Он почесал двумя пальцами ухо и стряхнул с манжеты невидимую пылинку.
– Ну, и о чём тогда речь?
– О равноценной сделке, бес! Одна репутация в обмен на другую.
– Про Жанну я уже понял, а… – гость перестал оправлять воротник, его пронзительный взгляд упёрся в блестящие от пламени свечей глаза маршала.
– Вот именно, – подтвердил тот. – Взамен я готов погубить своё доброе имя. Уничтожить безвозвратно!
– Об этом позаботятся без тебя…
– Уверен, уже стараются! – усмехнулся Жиль. – Король, герцог Бретонский, его маленькая стерва-супруга, придворные лизоблюды, стремящиеся угодить обоим властителям… Думаю, и без твоего участия не обошлось. Но – знаешь?.. Сколько есть возможностей этого избежать?! И как облегчит задачу губителей игра в поддавки…
– Пожалуй! А известно тебе…
– Что ты никогда не лжёшь напрямую, но всегда стараешься получить больше оговоренной платы?! Да, знаю! Прежде чем обратиться к посредникам, проштудировал несколько книг.
– Ну, тогда – по рукам…
Владыка Тьмы протянул раскрытую ладонь. Жиль выдержал паузу, а затем отрицательно качнул головой.
– Дешёвый приём! Такой договор заключается на словах. Он не требует ни рукопожатий, ни подписи кровью.
– Знаешь, – дьявол криво улыбнулся, – а это даже забавно: иметь с тобой дело. Но все когда-нибудь ошибаются…
Он подмигнул Жилю, щёлкнул пальцами левой руки и растворился в воздухе, оставив после себя облачко мутного дыма и лёгкий, но противный запах серы.
***
В башне замка Буффэй барону и его слугам отвели двухкомнатные апартаменты. Хотя назвать комнатами эти не разделённые даже дверью клетушки было явным перебором… И всё же пока лишь зарешечённые окна под потолком да круглосуточная стража в коридоре делали Жиля похожим не на нищего родственника Жана V бретонского, а на настоящего узника.
Кровать в комнате маршала стояла одна. Оруженосцы спали в прихожей на соломе. Второго стула тоже не было, и гость, обведя взглядом каменные стены, присел на уголке грубо сколоченного стола. Он был весел и доволен собой. А вот по спокойному лицу Жиля ничего понять было нельзя. Но начал разговор именно он.
– Странно… Я уже признался в общении с тобой, алхимии, занятиях магией и колдовством, в десятках вымышленных ими убийств, не считая прочих мерзостей и зверств, – задумчиво глядя на гостя, сказал маршал. – Что же инквизиторы медлят?
– Ждут гонцов от короля, – пожал плечами гость. – Но пусть тебя это не тревожит!
Он лукаво подмигнул правым глазом, от чего в левом полыхнуло зелёное пламя, и протянул Жилю большой лист со следами сломанной печати. Пальцы на миг коснулись потухшего огарка, и огонь послушно загорелся, освещая ровные размашистые строчки.
– «…и я удалился от Вашего двора, сир, поскольку почувствовал в этот миг к дофину Франции такую неистовую страсть и нечестивое желание, что однажды убил бы и его», – прочитал маршал вслух. – Что это?
– Странно! – усмехнулся собеседник. – Неужели не узнал почерк? Твоё письмо к Карлу, разумеется! Законный предлог, дающий возможность бросить верного маршала, героя войны, в мясорубку инквизиции…
Жиль отшвырнул бумагу в угол.
– Дьявольские штучки?! – фыркнул он возмущённо. – Ловко сработано! Впрочем, тебе было нетрудно это сделать.
– Ошибаешься, глупец, – в голосе сатаны явственно слышалось участие, и даже некоторое сочувствие. – Чтобы я тратил силы по пустякам? Пером водила рука твоего давнего любимца, мага и алхимика Прелатти [5]. Он настоящий маэстро подделок! А диктовали Силе и Бланш. Уж духовникам ли не знать стиль христова сына! Служители Господа… Как видишь, иногда они выполняют и мою волю! Забавно, не правда ли?
Сатана так явно атаковал, так сильно верил в успех новой тактики, что маршал решил ему подыграть.
– Шатогирон в курсе? – спросил он нарочито дрожащим голосом.
Жиль постарался, чтобы в этом вопросе ужас от того, как высоко могут зайти в церковной иерархии служители сатаны, сочетался с тоской о даром загубленной жизни.
– Обижаешь… – сладкое самодовольство так и сочилось из дьявола, липкой патокой обволакивая комнату. – Куда ж в таком деле без епископа Нанта?! И герцог Бретонский – тоже. Навесить на должника-залогодателя всех пропавших детишек в радиусе полусотни лье – его идея… Прямая выгода и ему, и канцлеру! А сочинение твоих, гм-м-м, зверских надругательств над живыми и мёртвыми телами детей – выдумки кроткой и набожной герцогини. О-о-о… Даже я оценил, сколь разнообразна и прихотлива фантазия толстушки Анны… Жители Содома удавились бы от зависти, читая её эротические эпистолии!
Собеседник закатил глаза и пропустил миг, когда зрачки маршала возмущенно сверкнули, а губы скривились в брезгливой усмешке.
– Да, эта дама ненавидит всех, кто отказался от её августейшего тела, – в тон гостю продолжил мысль Жиль. – А уж пренебрегших им публично, да ещё и при таком стечении народа… Но зачем моя казнь герцогу? Заложенные имения узнику и из тюрьмы не выкупить! Постой. Ну, конечно же! Я забыл о короле Карле… Приструнить дофина, ведь мальчик приезжал ко мне с надеждой на помощь против отца… Ясно! Для того и письмо подделано: Людовик теперь будет нем, как рыба! Словно мы и незнакомы… Поздравляю, ты всё предусмотрел. Но как я узнаю о результате?
Маршал постарался, чтобы в последних фразах прозвучало как можно больше сарказма и тоскливой безнадёжности. Собеседник воодушевился, радостно сверкнул зелёным глазом и положил руку на плечо узника.
– Не переживай! Судьи вызовут тебя повторно, они будут грубы и высокомерны: должны же эти червяки насладиться моментом! Как-никак первый меч Франции! Был… А теперь безжалостный маньяк и чернокнижник, – проговорил он, пронзая чёрным зрачком правого глаза переносицу затаившего дыхание Жиля, и затем добавил то, ради чего маршал сегодня так долго изображал уныние. – Кстати, ты слишком кроток на допросах. Поупирайся немного, а? Ну, чтобы не вызвать подозрений.
– Ладно, взбрыкну разок-другой… – вздохнул Жиль, с трудом сдерживая ликующий возглас. – Ты будешь доволен.
Гость радостно оскаблился и растворился в дымном облаке. На сей раз обошлось без запаха серы. Жиль ещё успел порадоваться, что уход дьявола не разбудил оруженосцев, как вдруг…
– Монсиньор, мы всё слышали, – внезапно открыл глаза Анриет. – Неужели вы сами идёте на смерть? Зачем?
Маршал грустно улыбнулся.
– Для неё… Для Девы. С того чудного весеннего дня, как мы впервые встретились в Шинноне – всё было для неё. Вначале я устроил аудиенцию у Карла и создал для неё армию [6]. Потом мы сражались плечом к плечу под Орлеаном, штурмовали Турель и Жоржо. А какое славное дело было при Патэ! От Луары до Реймса мы громили проклятых годонов [7], втаптывая в грязь и пыль мифы о непобедимости «больших луков» [8]. Там, в соборе, получили на герб королевские лилии [9], будь они прокляты вместе с этим коронованным слизняком! Потом я пытался выручить Жанну из заточения [10]. И вот теперь сражаюсь за то последнее, что от неё осталось: за славу её побед, за репутацию и доброе имя…
– А этот? Он действительно… Сам дьявол?! И вы с ним… – поднял голову Пуату.
– Сделка, мальчики. Взаимовыгодный обмен. Мой позор, моё вечное проклятие – против её славы. Шахматная партия… Битва умов, если хотите.
Парни переглянулись.
– С сатаной? В одиночку? – спросил Анриет, потом он ещё раз глянул на Пуату, нахмурился и упрямо боднул лбом воздух. – Сударь, мы с вами!
– На костёр? Зачем?
Вот ведь, тоже – проблема! В круговороте событий Жиль совсем забыл о тех, кто рядом. В его плане всё было просто: парни ни к чему не причастны. Ни к реальным интригам, ни к воображаемым преступлениям. И сидят в башне только из-за него. Держат их на случай, если маршал начнёт запираться. Изобличающие показания соучастников – не то, что собственное признание, но «на безрыбье» сойдут и они.
А ведь всё было так логично и просто… Он подписывает протоколы – их выпускают. Парни оглушены, ошарашены. Как же: предводитель и кумир оказался жестоким изувером. Причём сам признал, без угроз и пыток. Но они живы. И на свободе. Это главное! А что теперь? Проклятье!!!
– Вы исполняете свой долг, мы свой! – поддержал друга Пуату. – Оруженосец должен везде следовать за господином…
Ну, и что теперь делать с этими милыми дурнями? Накричать? Высмеять? Нажать на логику?.. Ему их уговорить не удастся. Нет в нём того огня, той страсти, что помогает убеждать людей, пропитывает их мыслями и чувствами говорящего. Вот Жанна смогла бы! У неё всё получалось. Две-три фразы – и мальчишки убрались бы отсюда, как миленькие… А впрочем – нет! Она бы не стала лукавить. Жанна всегда шла прямой дорогой. Не врала, не ловчила, не подличала. Пока армия двигалась к Орлеану, она смогла донести цели кампании до каждого бойца. Разъяснить всем, от знаменосца до кошевара, за что они будут сражаться и умирать… А вдруг, всё-таки – удастся уговорить?
– Вы можете спастись! – бросил пробный камень Жиль. – Откажитесь от меня. Твердите хором, что ничего не знали, а теперь осуждаете. И вас сегодня же отпустят…
– Нет! – тряхнул головой Пуату.
– Ни за что, – поддержал приятеля Анриет. – К тому же это бессмысленно! Я немного знаком с инквизицией. Они пошлют нас на костёр в любом случае: просто за компанию с вами.
Жиль вздохнул. Пламенной речи не получилось. Слова были стёртыми, рыхлыми, неживыми… От них за версту несло тухлым запахом дворцовых интриг. Что он может? Это же не поле боя! В сражениях он был не первым, нет… Но вторым! С тем памятным фортом, что Дева взяла за три дня, удивив королевских посланцев, он провозился бы неделю или полторы. Да и солдат потерял бы вдвое больше… Но форт бы он обязательно взял! А здесь… Что остаётся? Положиться на волю Господа…
Жиль усмехнулся. Он вдруг вспомнил, как при первой встрече в Шинноне его насмешила и озадачила искренняя вера, что жила в сердце Жанны. И как постепенно он – скептик, циник и безбожник, – проникался её словами и поступками. Как в первом совместном походе у него на глазах подбиралась, крепла и выстраивалась в несокрушимые колонны нестройная толпа пьяниц и развратников, что называлась в те годы французской армией. «Делай, что должно, – вспомнился ему вдруг девиз Марка Аврелия, – и будь, что будет!» Жанна всегда поступала так же! Именно потому её светлый образ навсегда останется символом великой победы. Её знаменем и душой. А его долг очистить это знамя от клеветы, сохранить для потомков! Чтобы оно вдохновляло французов и вело их к новым победам…
– Ну что ж… – маршал принял решение, и его голос сразу окреп, стал не бормотанием колеблющегося интригана, а грозным рыком военного вождя. – Тогда мы хотя бы попытаемся! Отныне вы поддержите обвинение! Таков мой приказ, и так нужно для исполнения моего замысла! Догадываюсь, что нашептали трибуналу и герцогу подосланные ими агенты в сутанах… Ваши слова придадут убедительности их вранью. Моим планам они не повредят. Ну, а вас… Могут спасти, могут и нет. Но от пыток избавят.
Парни украдкой обменялись взглядами. Жиль грустно улыбнулся. Ну, а что он хотел?.. Мальчишки! Даже на дыбе их будет ЭТО интересовать… Когда-то он тоже был таким дурнем.
– Да, спрашивайте уж…
– Извините, сударь… – неуверенно начал Пуату.
– А вы с Жанной, ну, это?.. – пробормотал покрасневший Анриет.
– Нет, как ни странно, даже мысли не возникало! Я на неё молился… А она?! Вряд ли она вообще видела в ком-то из нас мужчину. Мы были её друзьями и соратниками. Мы вместе сражались за Францию, а она была нашим военным вождём, нашим могучим разумом и нашим знаменем. Дева любила Родину и билась с врагами. И этому отдавалась вся, без остатка, до самой последней минуты.
– А бреетесь вы дважды в день и одеты всегда парадно… – уперев взгляд в пол, пробормотал Пуату.
– Для неё! – Жиль вновь преобразился: из грозного воина превратился в застенчивого влюблённого. – Вдруг у Жанны там, на небесах, выдастся свободная минутка, и она решит взглянуть на земных друзей… Ну так, чтобы видела меня аккуратным и нарядным, а не заросшим щетиной растрёпой!
Взгляд Жиля уперся в решётку окна, за которым уже угасали багровые отсветы заката. Всё, что волновало его эти долгие месяцы вдруг куда-то ушло, отступило, испарилось. Остались только он и Жанна. Такая, какой он видел её в последний раз: в доспехах и на коне, со знаменем и мечом в руках, с остриженными, как у мальчишки, волосами.
И ещё было счастье. Потому что, пусть пока только в замыслах и мечтах, он наконец-то стал её достоин…
***
Жиль висел на пыточной лестнице. И уже очень давно. Рассвет за это время успел смениться закатом, а потом и вовсе наступила ночь. Чтобы выкрученные руки не вышли из суставов, маршал научился незаметно расслаблять, а затем снова напрягать мышцы, то опуская туловище пониже, то вновь подтягивая его вверх. Каждое движение узник старательно скрывал от инквизиторов, чтобы те не заметили невольной оплошности палачей. Чтобы не приказали растянуть тело воротом или подвесить к ногам гири. Заодно он чуть сдвигал, а потом вновь раздвигал ноги и менял изгиб позвоночника. Мягкие верёвочные петли, которыми маршала притянули к ступеням за пояс и голени, не мешали его осторожным манипуляция. Всё это позволяло большую часть времени держать боль в разумных пределах. Сколько раз он терял сознание? Пять? Десять? Узник не помнил. Терпеть боль Жилю приходилось и раньше. Сильную и слабую, непрерывную и пульсирующую. Куда ж в сражениях без ран и ушибов? Как всякий рыцарь, он не раз лежал на столе хирурга, сжимая в зубах буковый черенок. Но сейчас маршал признавал, что там было значительно легче…
Впрочем, вымотался не только узник. Палач и помощники тоже устали за день и вскоре после ухода судей покинули застенок. Но Жиль недолго оставался один. Шаги стражников ещё звучали в коридоре, когда рядом с тлеющей жаровней прямо из воздуха сгустился чёрный силуэт.
– Ты слишком рьяно принялся всё отрицать! – услышал маршал хорошо знакомый голос. – И вот результат! Мог бы просто для вида…
Дьявол руками взялся за узлы и одним ловким рывком освободил ноги узника от верёвок. Затем отступил на шаг и вопросительно посмотрел в глаза.
Чтобы удержать в горле мольбу о помощи, маршал изо всей силы вцепился зубами в губу. По подбородку потекла струйка крови.
Собеседник, чьё лицо потеряло чёткость в плывущих перед глазами Жиля разноцветных кругах, отступил к столу и принялся с нарочитой ленью перебирать лежащие на нём тиски, щипцы и клещи. Затем рука его медленно прошлась пальцами по шипам испанских сапог, нежно огладила винты и клинья. Наконец дьявол ухватил со стола и стал неторопливо вертеть в руках узорчатый капиструм [11].
– Ты думаешь: хорошо изучил вопрос! Не так ли?
Жиль молчал.
И собеседник продолжил:
– Всё верно, я не могу причинить тебе вреда, пока не исполнен договор. Не могу приказать слугам… Но ведь есть среди них и те, кто сделает это по собственной воле!
Из-за спины дьявола молча вышла знакомая Жилю девица с багровым шрамом на шее. Из одежды на ней был только заляпанный кровью передник. Широко раскрытые глаза чертовки так и светились торжеством. Рядом материализовался похожий на кота толстяк в чёрной полумаске. Его грязные пальцы нервно теребили пояс мешковато сидевшей сутаны.
– А эти придурки знают, что их ждёт за нарушение договора? – усмехнулся искусанными губами узник. – Тысячи людей и ангелов готовы умереть во славу Господа! Всегда, везде, в любой миг своей жизни… Вот и посмотрим, согласен ли кто-нибудь из ближних слуг сдохнуть за тебя?
– Ну, зачем же так, сразу? – проскрипел толстяк. – Ведь в запрете речь идёт лишь о физических муках… А знаешь, в твоих признаниях есть поразительно трогательные места! Где же это? М-м-м, вот! – он выхватил из воздуха толстый том допросной описи и пролистнул несколько страниц. – Ты только послушай: «…а ещё признал вышеназванный обвиняемый Жиль де Рэ, что неоднократно приводили в его комнату невинных мальчиков и девочек и там их подвергали всяческим пыткам, бесчеловечно убивали, расчленяли, а вышеупомянутый Жиль, обвиняемый, приносил тела упомянутых невинных детей дьяволам, призывал и заклинал злых духов и предавался содомскому греху». Молодец! Браво!.. Армии, собранные на твои деньги, битвы, победы, спасение Франции – о них завтра никто не вспомнит! А слова эти останутся в веках! Их будут читать и ужасаться! Даже воры и убийцы содрогнутся от отвращения… Ты слышишь меня?
Жиль неспешно зевнул.
– Скучаешь?! – завопила девица. – А если я скажу, что имя твоё не забудется теперь вовеки, что ты войдёшь во все книги и трактаты как самый гнусный и жестокий маньяк?! Что по твоим признаниям медики станут изучать болезни психики…
– Ну и что? Ведь для них моё имя будет всего лишь абстракцией. Символом, набором букв.
И Жиль зевнул во второй раз.
Теперь не выдержал дьявол:
– Послушай своего владыку, жалкий упрямец! – загрохотал под сводами камеры его рокочущий бас. – И поверь: лучше вернуться к прежним показаниям! А не то поручу я тебя заботам этой милашки. Не сегодня, так завтра отдам в её руки…
– Ага, ищи дурака, – прохрипел Жиль. – Снова всё признаю и пойду на смерть по своей воле, без сопротивления. Чистейшей воды самоубийство!!! Смертный грех, за который ад полагается! Но мы-то с тобой, если помнишь, на репутацию договоривались… А душу свою я не закладывал! И не надейся обманом получить её, бес!
– Забавная игрушка, – теперь, казалось, дьявола интересует лишь узор на барашке капиструма. – Что ж… Радуйся, торжествуй! Ты провёл меня во второй раз… Но ещё никому не удавалось сделать этого трижды!
Сатана аккуратно положил капиструм и шагнул к лестнице. Его горящие гневом глаза столкнулись с холодным, как стужа, взглядом Жиля. В воздухе ощутимо запахло озоном.
– Никто, слышишь!.. – возвысил голос дьявол. – Ни один смертный червяк не смог обойти мои ловушки! И тебе тоже этого не добиться!!!
Запекшиеся губы Жиля чуть раздвинулись в улыбке.
– Ну-ну… Не горячись! Ведь для тебя это всего лишь игра…
– А для тебя? – взгляд дьявола остановился на изорванных шипцами ногах узника.
– Тоже… – если бы не дрожь в голосе, можно было подумать, что Жиль ведёт светскую беседу. – Я всю жизнь играю с судьбой. Это так увлекательно! Вначале ставкой был успех. И я раз за разом добивался своего, но это быстро наскучило. Потом шла великая война. Там на кону стояла жизнь: моя и моих противников. Но подлые интриганы, погубившие Деву, отняли у меня надежду на счастье, а с ней – и саму игру… Ведь жизнь с тех пор тяготила меня. А что это за игра, если ставишь на кон ненужную вещь? Ни азарта, ни трепета, ни радости от победы. Зато теперь я снова играю: ярко, мощно, в полную силу! Ведь на кону стоит моя смерть и посмертная слава… Это последняя игра и последняя ставка!
Дьявол закончил осмотр и поднял взгляд выше. Его глаза свекнули торжественно и грозно.
– Ты был откровенен со мной, червяк. И потому достоин честного ответа… Так вот, сообщаю: ты проиграл! Подумай над этим, помучайся, потерзайся до завтра. Палачи только что легли и нынче уже не проснутся. Не будет ни отдыха, ни воды, ни пищи. Удивлён? Это днём я лишь говорить могу, а ночью все смертные выполняют мою волю!
– Ой-ой… – под сердцем у Жиля похолодело, но он не сдавался. – Сколько пафоса! Кого обмануть надеешься?! Я же знаю: есть люди, чистые душой, к которым тебе не подступиться… Жанна была такой!
– Была, и нет её! – загремел под сводами ненавистный торжествующий голос. – Да, это ты верно подметил! К ней я подобраться не смог! А про кого из твоих судей можно, не кривя душой, сказать то же? Или это можно сказать про короля? Про папу? Про дофина? Никто не спасёт тебя от моего гнева…
– Увидим! – прохрипел Жиль. – Помни, бес: настоящий боец сражается до последней секунды…
– Ну что ж, борись, гниющий комок умирающей плоти! Сражайся, пока можешь! Тем интереснее игра и слаще победа! Бейся в окутавшей тебя паутине… Не сдавайся до последнего вздоха! А заодно прикинь, какие пытки готовит для тебя самая усердная из моих служанок! И самая, кстати говоря, изобретательная…
– Я жду, милый, – прошептала Жилю юная чертовка. – Скоро ты поймёшь, что по части фантазий Анна Бретонская не стоит волоска с моей головы. И что телесная боль может стать так же безгранична, как наслаждение… До встречи в аду!
Вся троица одновременно исчезла в дыму и пламени.
***
Двадцать безумных от боли часов Жиль мечтал, чтобы закончился этот бесконечный день. Теперь узник понял: в умелых руках палача и покой может быть пыткой. Угли скоро погасли. В мрачном подвале замка стало так холодно и сыро, что маршал почти перестал чувствовать боль свежих ран, настолько закоченело тело. Он ощущал, как мало-помалу немеют вывернутые руки, как одна за другой отказывают застывшие мышцы спины. Измученный мозг медленно погружался в трясину тоскливого отупения.
В таком отчаяном положении Жиль оказался впервые. Раньше он всегда имел возможность бороться. А если нет – готовиться к борьбе. Пару часов назад, корчась от нестерпимой боли, он мог рассмеяться в лицо палачам, смущая их дух силой своего мужества. А теперь… Прояви он хоть чудеса выдержки, кто это увидит?
Нет, как же он мог забыть?! Есть один свидетель! Тот, кто всегда с ним и думает о нём, кого заботит судьба каждого из духовных сыновей!
– Господи! – прошептал узник. – Прежде я никогда не молился тебе. Ну, ты же понимаешь: раньше это было совсем не то… Ритуалы, ленивое бормотание, только ради приличия. Чтобы не приставали бездушные зануды в сутанах, именующие себя твоими слугами. А сейчас я так нуждаюсь в помощи и поддержке… Нет, это всё не то!
Жиль начал вспоминать молитвы, но мысли путались, к тому же он обычно повторял латинские тексты за клириками, и теперь боялся ошибиться. Церковники распускают слухи, что огрехи превращают клятву в хулу, а хвалу в поругание. Вдруг это правда? Но есть одна молитва, которую маршал заучил в детстве, в ней он точно не запутается.
– Pater noster qui est in caelis: sanctificetur nomen tuum [12], – прошептал измученный узник, – adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua; sicut in caelo, et in terra Panem nostrum cotidianum da nobis hodie; et dimitte nobis debita nostra sicut et nos dimittimus debitoribus nostri; et ne nos inducas in teutationem; sed libera nos a malo.
Но слова мёртвого языка – те, что прежде казались мудрыми и величественными – падали сейчас в пустоту, не задевая душу… И Жиль снова заговорил по-французски:
– Я никогда не был лучшим твоим слугой, Господи! Но я многие годы сражался за дело, которое искренне считал твоим! Да, я шел к тебе очень долго, но ведь дошёл же! Прибыл по твоему зову и бился не покладая рук! И наступила минута, когда твоё дело, твои планы стали и моими тоже! А ведь именно этого ты и ждёшь от нас – Действия! Ведь правда, Господи?! Борьбы за святое дело до последней секунды, до предсмертного вздоха… Так дай же мне возможность вести эту борьбу!!! Прекрати дьявольскую пытку бездействием!
Стало немного легче. Но тоска и отчаяние не оставляли попыток вернуть своё, сломить волю, взять за горло. Сомнения и страхи волнами накатывались на истомлённого пытками узника. Шемящее ощущение безнадёжности всё глубже затягиивало его смятенную душу. Тогда Жиль снова молил небо, чтобы пришёл хоть кто-нибудь… И вскоре его желание сбылось. Лишь только зарешечённое окошко под потолком камеры осветилось серым предрассветным сумраком, сквозь стук собственных зубов Жиль услышал тихий скрежет коготков. К узнику из угла приближалась стая чёрных тюремных крыс.
Твари решили, что привязанный к лестнице человек беззащитен. И похоже, не ждали отпора. Два передних зверька уцепились лапками за наклонные направляющие и сноровисто полезли вверх. Маршал понял, что наступила решительная минута. Сердце застучало быстрее. Зарождающаяся паника боролась в душе узника с восторгом от ожидания схватки. Он напрягся и подтянул повыше ноги. Ещё секунда, и ещё. Пора!
Удары обеих пяток обрушились на разведку противника, круша её и калеча. А следом полетел истошный торжествующий вопль. Боль, страх, отчаяние – весь день они копились внутри Жиля, как речная вода у запруды. И вот теперь он словно открыл шлюзы своей души… Изысканные оскорбления и простонародная ругань, чертыхания и богохульства – всё это смешивалось в причудливые клубки и вылетало из привычного к воинским командам горла…
И с каждым произнесённым словом, с каждой новой секундой в душе Жиля крепла уверенность, что всё получится. Ведь он готовился к этой незримой битве многие годы! Ни одну комбинацию так тщательно не просчитывал! Нет, врёте, козлорогие дамы и господа! Растак вас и разэдак во всех проклятых Святым Престолом позициях! Всё идёт как надо! По моему плану и с Божего благословения, побери вас всех ваш любезный дьявол!!!
Жиль откашлялся и пробормотал, обратясь к стремительно светлеющему окну:
– Спасибо, Господи! Твоя помощь укрепила мой дух и взбодрила тело! Ты послал именно то, что требовалось: испытание, битву с врагом! И победу!!! Ещё одну победу я получил сегодня из рук твоих, Господи! А что может быть лучшей наградой для воина?!
И когда в дверном замке с лязганьем заворочался ключ, узник уже был готов встретить вернувшихся палачей ехидной ухмылкой, как две капли воды похожей на ту, что посылал им на прощание накануне вечером.
***
Маршала больше не пытали. Очевидно, всерьёз калечить узника было запрещено. Судейские оставили его в покое и даже вернули в прежнюю комнату. Но стоило Жилю омыть раны и вытянуться на кровати, как в воздухе перед его носом появился исписанный лист.
– Ну что, смертный?! Прочитал? – шепнул на ухо невидимый собеседник. – За строптивость и запирательство тебя отлучили от церкви! Душа еретика навек моя…
– Неплохая работа, бес! – Жиль медленно и осторожно спустил вниз ноги; чтобы не закричать от боли, ему пришлось снова прикусить губу. – Но казнь ещё только завтра, и судьи могут передумать…
– С чего это вдруг?
– Христианское милосердие стучится и не в такие сердца.
– В ком? В этих… Проснётся милосердие?! – рассмеялся дьявол. – Оно ж там ни разу не ночевало!
– Господь наш входит в любые души… – рот наполнился кровавой слюной, Жилю пришлось остановиться, чтобы её проглотить.
И тут он понял, что чуть не проговорился.
Маршал снова вытянулся на кровати. Взгляд его упёрся в потолок, словно там было что-то интересное. Нельзя! Никаких намёков по существу… «Я тупой самоуверенный фанатик, переоценивший свои силы, – мысленно твердил Жиль. – И никаких сюрпризов от меня ждать не стоит».
Похоже, собеседник пришёл к тому же выводу.
– Ха-ха. А знаешь, я был лучшего мнения о тебе! – сказал он после небольшой паузы. – Раньше в сложных переделках ты всегда придумывал что-то особенное, чего никто не ждал. И пережимал, казалось бы, безнадёжную ситуацию в свою пользу… Ты всегда знал истинную цену людям и на этом строил расчёт. Куда же всё оно делось? Вместо твёрдого плана – какие-то бредни о совершенстве и благости человечества…
– Не человечества… Человека! – Жиль здорово вымотался и надеялся, что эта усталость сейчас звучит в каждом его слове. – Я верю в человека, и всегда верил. Не во всякого, конечно. В того, кто заслуживает доверия… И такие люди есть, ты знаешь!
– Опять о своей Жанне? Она тебе не поможет!
– Как знать? Женщины непредсказуемы! Иногда они удивляют даже тебя, не так ли?
– Чушь! Впрочем, я готов согласиться: сюрпризы моих проказниц временами очень забавны. Кстати, одна из них мечтает о встрече с тобой… Вот уже месяц, как крошка ни о чём другом не способна думать.
– Её ждёт горечь вечной разлуки! – зевнул маршал. – Извини, в пыточной толком не выспишься… О чем это я? Ах, да… Мне её искренне жаль!
– Хватит паясничать, идиот! Всё кончено. Тебе нечего больше ждать и не на кого надеяться!
– Я надеюсь на чудо! В прошлый раз было хуже, но явилась Дева, и мы пошли от победы к победе… – казалось, маршал полностью погрузился в воспоминания.
– Ну что ж, помечтай! – сдался собеседник. – А я пока посмотрю, как свозят дрова и хворост для костров. Ты не забыл, слуг казнят вместе с тобой? Их тела и души ты тоже загубил! Два молодых тела, две благородные души…
Жиль смерил дьявола презрительным взглядом.
– Конечно, я. Кто же ещё?
– А разве нет? – ехидная усмешка тронула губы собеседника.
– Они мои оруженосцы: мужчины и воины! – решительно сказал маршал. – А битв без потерь не бывает. Ты это знаешь не хуже меня.
– Ну что ж… Прощай! – ещё раз усмехнулся дьявол.
– До встречи у костра, бес! – Жиль устало прикрыл глаза. – Ни на миг не поверю, что ты способен пропустить это представление…
– А правда! Будет забавно… До встречи, мой завтрашний раб! Скоро ты станешь им навеки…
– Да-да… Или увижу тебя в последний раз!
– Ну, что ж! Помечтай немного, упрямец.
Дымовых эффектов на сей раз не было, но воздух на миг сделался чуть более зловонным, и Жиль понял: собеседник оставил его наконец в покое…
***
Погода с самого утра стояла прекрасная. Светило солнце. Щебетали птицы. Белоснежные подушки облаков отражались в серо-голубых водах Луары. Легкий осенний ветерок лениво раскачивал гривы склонённых к реке ив у каменного моста. А потому к двенадцати часам пополудни, когда на луг в Бьессе, что на окраине Нанта, доставили троих осуждённых, их ждала огромная толпа, желавшая насладиться редким для здешних мест зрелищем аутодафе. В центре вытоптанной ногами площадки стояли три свежесколоченные виселицы [13]. Под ними аккуратными ровными поленницами были разложены дрова и сухой хворост.
Звон колоколов временами терялся в вое толпы, где каждый стремился перекричать другого. Да что там звон! Осуждённые не слышали даже друг друга, и только по губам оруженосцев маршал догадался, что они тоже читают «De Profundis». Но вот всех троих подвели к центральной поленнице. Судья поднял руку, и вопли стихли.
– Жиль де Рэ, как запирающийся в своих богомерзких заблуждениях нераскаявшийся грешник и еретик… – зазвучали над толпой слова монаха-глашатая.
– Стойте, святой отец! – прогремел в ответ голос маршала. – Я никогда не знал, что такое ересь, и не впадал в это преступление. Но раз уж церковь считает иначе, смиренно прошу простить мне все имеющиеся грехи!
– Поздно!!! – величественный жест инквизитора словно сметал осуждённого с помоста и вычёркивал его из числа живых.
Но в это время из толпы к судьям подошёл невзрачный человек в чёрном и что-то шепнул на ухо руководившему казнью Жану де Мальструа. Тот подобострастно кивнул и почтительно принял протянутый незнакомцем свиток. В воздухе повисло тягостное молчание.
Толпа зашушукалась.
– Жиль де Рэ! – поднялся с места закончивший читать Мальструа. – Означают ли эти слова, что ты смиренно просишь о воссоединении с нашей общей матерью, Церковью, и умоляешь духовника принять твою последнюю исповедь?
– Да, святой отец. И о том же просят вас мои верные оруженосцы.
– Хорошо…
Исповедь не заняла много времени. Все трое каялись в убийствах, без указания имён и дат. В обмане слуг божьих, без конкретизации, в чём именно этот обман выражался…
Им не мешали.
Когда всю троицу повели на костёр, маршал улыбнулся и подмигнул побледневшим юношам.
– Идите, я обниму вас напоследок…
Стражники остановились, давая приговорённым проститься.
– Мне страшно, сударь, – еле слышно пробормотал Анриет.
– Ведь мы сегодня солгали на исповеди, – шепнул Пуату. – Пусть не словом, а умолчанием… Пусть совсем чуть-чуть, но солгали.
– Не бойтесь, друзья мои! – громко ответил Жиль, которого уже потащили к столбу. – Нет в мире такого греха, который Господь не мог бы простить, если человек, просящий об этом, действительно раскаивается! Ничего плохого нас уже не ждёт. А смерть – ну что ж… Это всего лишь немного боли!
Маршал откинул капюшон, прикоснулся губами к распятию и начал шептать слова последней молитвы. Палач отступил, оставив его наедине с Богом и совестью…
***
– Как ты провернул этот фортель? – раздался в левом ухе Жиля раздражённый голос невидимого собеседника. – Ведь чтобы воссоединиться с Церковью, нужно признать вину и стать клятвопреступником, а им, как и отлучённым еретикам, нет места в раю… И из этого круга не было выхода!
– Ну что, бес? – прошептал в ответ Жиль. – Не ты один можешь плутовать! Для начала я смешал женскую верность с королевской подлостью, потом разбавил коктейль жадностью герцога и честолюбием епископа. Капнул на смесь чуть-чуть нетерпения дофина… И как видишь, всё получилось!
– Ты говоришь загадками! – каждое слово дьявола дышало с трудом сдерживаемой яростью. – Откуда взялся это проклятый свиток?
– Его выхлопотала моя жена. Вы все о ней забыли? Как жаль… Но это твои проблемы! Катрин всегда любила меня и помогала во всём. Сначала она надоумила Ренэ [15] получить у короля запрет на продажу моих имений. Это сделало герцога Бретонского и его канцлера моими злейшими врагами. Потом она нашла мерзавца Прелатти и эту дурацкую старуху Меффрэ, которые преданно служили врагам мне на погибель. А всё для того, чтобы в последний момент получить от короля, герцога и епископа такую вот изящную формулу воссоединения с Церковью без формального отречения…
– Невероятно! Но… Зачем?
– А тебе не ясно? Почему я покинул Жанну перед тем злосчастным боем, в котором её одолели бургундцы?! Она приказала мне сделать это!!! А когда не помогло, уговорила. Вот и я попросил Катрин… Объяснил ей, насколько мне это важно – добиться, чтобы Деву прославляли, как она того заслуживает. И жена согласилась помочь мужу. Забавно, не правда ли?! Та, с кем венчался на земле, из любви ко мне, помогла воссоединиться на небесах с той, кого давно и тайно люблю я…
– Так надеясь на помощь женщины, прославляя её бескорыстие и верность, ты говорил не о Жанне? Вот так… Прямо в лоб, практически не скрываясь! Как я мог пропустить намёк?! Идиот!!!
– Полностью с этим согласен! Но дело твоё погибнет не от глупости! Его разрушат: ваша разобщенность и наше единство!
Теперь, когда можно было не держать в себе ничего, Жиля словно прорвало. Он спешил высказать всё, что вынужден был скрывать многие месяцы. А дьявол жадно слушал его в надежде, что маршал проговорится, выдаст что-нибудь важное… Что ж, пусть ждёт, надеется! Слова Жиля не помогут Владыке Зла, только разозлят.
– Думаешь, я не знаю, зачем ты нацепил свои разноцветные зубы? Почему меч с серебряными вставками держишь в ножнах, позолоченных изнутри? Экранируешь его силу. Создаёшь у слуг иллюзию всемогущества. Мол, серебро тебе нипочём… Не то, что прочей нечисти! Боишься бунта? И правильно! Мерзавцы служат тебе из страха, не по любви! И ты вынужден скрывать от них свои планы, иначе потеряешь всё… А посмотри на нас! Господь доносит свой замысел до каждого. И мы дружно действуем на общее благо, стремимся к единой цели. Наши сплочённые ряды, наш коллективный разум… Они растут и крепнут с каждым днём, и так будет всегда! А потому твоя власть на земле уменьшается ежечасно, ежеминутно. И рано или поздно даже следа от неё не останется! Даже памяти!
– Ну, кое-что я ещё могу…
– Что? Ты слаб, бес! Сегодня ты не смог одолеть ОДНОГО человека! Ты хотел предотвратить мою встречу с Жанной, и что? Не сумел, сколько ни пыжился!
– Ну что ж… Радуйся, светлая мечта могильных червей! Ты встретишь её там, в раю, но здесь… Здесь, на земле, будешь проклят навеки [16]. И тебя станут поносить тем больше и проклинать тем яростнее, чем чаще будут прославлять твою любимую Деву!
– То есть ты выполнишь наш контракт и вложишь в это всю страсть своей бессмертной душонки, всю мощь лжи и подлости, всё влияние Владыки Зла?! Это меня устраивает!
– Заканчивайте молитву, сударь… – прозвучал над правым ухом Жиля голос палача. – Пора…
Маршал кивнул и опустил распятие. Палач, набросив ему на шею петлю, отступил. Жиль расслабил руки и закрыл глаза. Протяжный звон кафедральных колоколов стал последним, что он услышал в жизни.
***
Языки пламени ещё продолжали лизать просевшую поленницу, когда от места казни отошла траурная процессия. Шесть сестёр-кармелиток и шесть знатных бретонских дам, закутанных в белое, несли дубовый гроб с обуглившимся телом Жиля де Монморанси-Лаваль, барона де Рэ, графа де Бриен, маршала Франции.
Но плакала лишь одна из них, Катрин, полчаса назад ставшая вдовой человека, которого ещё многие годы будут считать самым страшным серийным детоубийцей, маньяком-насильником, расчленителем и каннибалом всех времён и народов, а людская молва родной Бретани за гладко выбритые щёки увековечит в народных сказках под именем «герцог Синяя Борода».
[1] Донжон – главная, отдельно стоящая башня средневекового замка, расположенная в самом недоступном и защищённом его месте. В донжоне обычно проживал феодал со своей семьёй и его приближённые.
[2] Упелянд – парадная мужская верхняя одежда тех времён с сильно расширенными книзу рукавами, отделанными мехом или фестонами.
[3] Горностаевым – горностай считался «королевским» мехом, во многих европейских странах его имели право носить только члены правящей династии.
[4] «Орлеанская мистерия» – «Мистерия об осаде Орлеана», которую за несколько лет до этого заказал драматургам Жиль де Рэ в прославление Жанны, была поистине одной из наиболее грандиозных театральных постановок своего времени. Она включала 20 500 стихов, играли её около 500 актёров, за каждую серию (а представление шло на сцене несколько лет) барон выплачивал по 80 тысяч золотых экю, что составляло годовой доход среднего графства.
[5] Прелатти – итальянский монах-минорит Франческо Прелатти, один из главных фигурантов судебного процесса, алхимик и сатанист, многократно, по его словам, общавшийся со своим личным чёртом, не только не был казнён, но и вскоре после казни Жиля де Рэ получил полную свободу. Более того, он практически сразу получил место придворного алхимикома герцога Анжуйского и через несколько лет был казнён за подделку печати своего нового господина и покровителя…
[6] В 1424 году Жиль де Рэ пришёл на помощь дофину Карлу (будущему королю Карлу VII), дело которого казалось в то время безнадёжным. В дальнейшем Жиль на свои деньги собрал большой отряд, который стал ядром армии Орлеанской Девы (по другим данным – он содержал на свои деньги всю её армию).
[7] Годоны (Godons – от искажённого английского ругательства «goddam» – «чёрт побери») – так французские крестьяне называли в те годы английских захватчиков.
[8] Большие луки – самое мощное вооружение английской пехоты, вплоть до появления у французов полевой артиллерии они неизменно обеспечивали британцам преимущество в полевых сражениях.
[9] Размещать на гербе лилии могли только лица королевской крови, исключений из этого правила было лишь два: Жиль де Рэ и Жанна д’Арк.
[10] Когда король отказался платить выкуп за Жанну и её выкупили у бургундцев англичане, Жиль собрал большой отряд добровольцев и прошёл с ним до самого Руана, но все попытки прорваться в город и освободить Орлеанскую Деву закончились неудачей.
[11] Капиструм – железная затычка для рта, похожая на грушу, могла раскрываться на три или четыре лепестка, если палач закручивал гайку-барашек. После того как лепестки распирали рот узника изнутри, он лишался возможности кричать, а мог только со стоном мотать головой.
[12] Молитва «Отче наш» (лат.) – Отче наш, иже еси на небесех!
Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое,
Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим,
И не введи нас во искушение,
Но избави нас от лукавого.
[13] В то время еретиков чаще не сжигали живьём, а вешали, и лишь спустя несколько минут, убедившись, что человек умер, палач подрубал верёвку и зажигал костёр, в котором сгорал труп еретика; живьём, примотав верёвкой или цепью к столбу, сжигали только тех, кто перед смертью не воссоединился с церковью (как правило, для воссоединения надо было полностью признать вину и раскаяться).
[14] «Из глубины взываю к Тебе, Господи» – заупокойная молитва на текст сто двадцать девятого псалма
[15] Ренэ де Сюз – младший брат Жиля де Рэ, в 1435 году добился от короля издания специального ордонанса, запрещавшего Жилю продавать и закладывать свои владения, а кому-либо их покупать или брать в залог. Это подвешивало в воздухе все сделки между маршалом и герцогом Бретонским, поскольку деньги под залог Жиль уже получил, а переход его имений новому владельцу ставился теперь под большой вопрос.
[16] Во Франции давно уже существует общественное движение, которое добивается реабилитации Жиля де Рэ. В 1992 году один из активистов – писатель Жильбер Пруто – собрал в Сенате «специальный» трибунал, состоящий из бывших политиков и парламентариев для пересмотра дела соратника Жанны д’Арк. Новый суд вынес маршалу оправдательный приговор, посчитав, что на предыдущем процессе были доказаны только занятия алхимией. Однако этот вердикт до сих пор не вступил в законную силу, поскольку вышестоящие инстанции посчитали, что собранный через пять веков после казни трибунал не имел права пересматривать дела XV века. И это при том, что выяснившиеся на заседаниях факты ясно указывают на имевшие место подтасовки и злоупотребления. Так, ни один из почти 5000 слуг барона не был вызван в суд в качестве свидетеля, а сам Жиль де Рэ и его ближайшие приближённые давали показания под пыткой. При этом те, кто свидетельствовал против барона, освобождались, а упорствующие не дожили до конца следствия. Несмотря на огромное число фигурировавших на процессе жертв – около 800 мальчиков и девочек – ни одного трупа в замке (а равно и вне его) найдено не было. В качестве судей в процессе участвовали злейшие недруги барона, которые были ещё и экономически заинтересованы в обвинительном приговоре, поскольку получали от него огромную финансовую выгоду. Некоторые из инициаторов суда принялись захватывать имущество маршала, не дожидаясь окончания процесса. А герцог Бретонский Жан V отписал заложенные имения барона своему сыну ещё до окончания следствия. И хотя историки часто сравнивают процесс Жиля де Рэ с делом тамплиеров (в обоих случаях подсудимым были предъявлены явно сфабрикованные обвинения, выдуманные, чтобы получить предлог для захвата чужого имущества), практически все европейские книги о кровавых сексуальных маньяках начинаются с пересказа чудовищных преступлений, приписываемых Жилю де Рэ.