Солнце заглянуло в щель между бархатными портьерами и разбудило спавшего в кровати офицера. Он посмотрел на циферблат наручных часов и рывком отбросил одеяло. После трёх лет окопной жизни домашний уют австрийского городка казался раем, и ещё вчера капитан Смирнов встречал рассвет счастливой улыбкой. Ещё вчера…
А сегодня всё было не так. Всё вызывало раздражение. И дело даже не в том, что за годы боёв он отвык от канцелярской тягомотины: допросов, протоколов, очных ставок и прочей ерунды. То ли дело – войсковая разведка! Выйти с группой в поиск, захватить языка – вот где настоящая жизнь! И надо же было начальству вспомнить, что до войны Смирнов служил следователем сталинградского угрозыска… Но от ловли жуликов хоть польза была, а тут – как в выгребной яме купаешься. С утра до вечера серые от страха лица. Испуганные, заискивающие глаза. И в каждом взгляде вопрос: что же ты хочешь услышать от меня, следователь фильтрационного лагеря? Ну, намекни чуть-чуть! А дальше я уж сам….
Приспособленцы [1] чёртовы! Впрочем, чему удивляться, выжили по большей части те, что на особом положении. «Общие работы» — каменоломни, осушка болот и укладка бетона – в большинстве случаев означали скорую и мучительную смерть… Тянуть такую лямку на лагерной баланде можно от силы месяц-другой. Дольше – держались считанные единицы.
Будь его воля, капитан не стал бы цацкаться даже с теми, кто, унижаясь и подличая, черту, отделявшую малодушие от предательства, не переступил. А уж агенты-стукачи, служившие немцам за доппаёк, ничего кроме гадливости у Смирнова не вызывали… Однако капитан понимал, что кроме презрения и ненависти, они заслуживают ещё и немалых сроков, а остальных после проверки нужно выпустить. Если, конечно, они вернулись сами, а не по «просьбе» западных разведок.
Американцы, англичане и французы частенько ставили лагерных агентов перед выбором: согласишься сменить хозяев – зашлём в Союз с «чистыми» документами, откажешься – езжай на расстрел с бумагами из германской картотеки. И потому присматриваться надо ко всем без исключения, даже к тем, кто на первый взгляд никаких подозрений не вызывает.
Смирнов понимал, что копаться во всём этом необходимо. Сознавал он и то, что борьба разведок, как бы ни распинались на конференциях дипломаты, не прекращается ни на секунду. И среди трёх с лишним тысяч лагерников, что лежат сейчас в бараках, ожидая своей участи, есть и затаившиеся гитлеровские прихвостни, и засланцы западных «друзей»… Отделить их от остальной массы узников – его прямая обязанность, его долг! И никуда от этого не деться.
Но чем чётче капитан это понимал, тем меньше было оснований ненавидеть работу, и больше поводов презирать себя. Свою дефектную логику, мешающую справиться с задачей. Свою глупую и доверчивую интуицию, не способную в критический момент ничего подсказать.
На работе Смирнова ждали горы бумаг, помощник-переводчик и «подопечные». Те, чьи дела он обязан разбирать быстро, но справедливо; по закону и, что не менее важно, по совести… А документы на них – только немецкие и американские. Как правило, неполные… Вот и разберись теперь: какие случайно утеряны, какие – нет… А уцелевшие бумаги, в какой-то части, были искусными подделками. Вот и крутись, как знаешь!
Капитан открыл окно и выглянул на улицу. Холм, на котором раскинулся городок, купался в лучах весеннего солнца. Неподвижный воздух был настолько прозрачен, что мир вокруг казался нереальным, таинственно-сказочным. Солнце быстро нагрело правую щёку и тыльную сторону ладони, которой капитан прикрыл глаза от слепящего света. Озорные лучики отражались от влажных молодых листьв, искрились бриллиантовыми высверками на каплях росы. Самые яркие отблески сияли на проводах высокого напряжения, тянущихся в долину вдоль прямого, как стальная балка, шоссе.
А ниже, в самой долине, белоснежной шевелящейся стеной стоял туман. И за это Владимир Петрович был ему благодарен. Потому что под туманом скрывались огороженные проволокой бараки. В хорошую погоду капитану казалось, что расчерченное утоптанными дорожками пространство, несмотря на изгнание прежних хозяев, продолжает источать безжалостную ауру смерти. Чувствовать себя одним из тех, кто продлевает жизнь этой адской обители, было очень неприятно.
И дело не в личных ощущениях! Содержание освобождённых американцами узников в бывшем фашистском лагере капитан считал политически вредным, о чем отправил уже две докладные, ответа на которые до сих пор не получил.
Вчера вечером он составил третью, предельно жёсткую и резкую. Извёл гору бумаги, стараясь убедить начальство в правоте своих доводов. Покинул кабинет далеко за полночь – оттого и проснулся позже обычного. А опаздывать на службу Смирнов не привык. Закончив бриться, он сразу спустился во двор. «Позавтракаю за работой, – усмехнулся капитан, – не барин, чай…» Он обтер тряпкой росу с сидения, бросил мокрый комок в коляску и дёрнул ногой рычаг. Двигатель завелся сразу.
Капитан обречённо вздохнул, сел на мотоцикл и вывернул руль в сторону тумана. «Чёрт бы побрал эту дурацкую работу! – потряс он головой. – Ну, что стоило долбаным союзникам всучить этот эшелон с пленными какой-нибудь другой армии…»
Однако не в самом эшелоне было дело, точнее – не только в нём… Всё это – присказка. Фон, так сказать… Общая ситуация. Главная причина раздражения капитана состояла в том, что седовласый солдат, вызванный на утро для повторного допроса, при первом знакомстве произвёл на Смирнова самое благоприятное впечатление.
Он не юлил и не заискивал, не пытался вспомнить о довоенных заслугах и былых связях в верхах. На вопросы отвечал спокойно и обстоятельно. В показаниях не путался. В общем, если кого-то вчера утром капитан и готов был выпустить сразу, так это его – невысокого, всё ещё худого до прозрачности флегматика с равнодушным веснушчатым лицом и грустными голубыми глазами…
Но с тех пор, увы, кое-что изменилось…
***
Через сорок минут капитан уже поднимался по боковой лестнице, не связанной с общим коридором. Зачем она понадобилась предшественнику-эсэсовцу, Смирнов не знал… Но сейчас поймал себя на мысли, что рад возможности оттянуть неприятную встречу.
В кабинете офицер вздохнул, вынул из стола папку и ещё раз просмотрел заключение, доставленное вечером от врачей… Ну, что скажешь? Медики правы… А капитан Смирнов – слепой и доверчивый кретин!
Но сколько ни старайся отсрочить тягостную минуту, а допрос начинать придётся. Смирнов выглянул в коридор:
– Заходите, Васин, – сказал он нарочито нейтральным голосом.
По довоенной привычке капитан обращался ко всем на «вы», чем несказанно удивлял новых коллег. Допрашиваемых это на какое-то время расхолаживало. Особо ушлые считали, что из такого «тетёхи» можно вить верёвки любой толщины и формы… Тем сильнее было их разочарование…
Начиная допрос, главный козырь Смирнов решил приберечь напоследок, а для начала половить этого, как теперь выяснилось, «жука» на мелких противоречиях.
– Скажите, Игорь Михайлович, откуда у вас новые бриджи?
– Американцы подарили, – спокойно ответил тот, уперев равнодушный взгляд в подбородок собеседника.
– Странно, почему именно вам? За что?
– Мои штаны армейские совсем разваливались.
– Вот так, за два месяца, напрочь и развалились?
Вопрос помимо воли капитана прозвучал недоверчиво-подозрительно, но на Васина новые нотки в голосе следователя впечатления не произвели.
– Почему за два? – едва заметно пожал плечами солдат. – Они и раньше такими были.
– А немцы вас не приодели?
Вместо обстоятельного рассказа о том, как он сохранял в плену военную форму, символ принадлежности к любимой Красной Армии, Васин лишь неопределённо пожал плечами.
– Нет…
Ещё вчера Смирнова обрадовал бы такой краткий ответ, теперь он вызывал недоверие. Но зацепиться было не за что…
«Ладно, – подумал капитан, – сейчас ты у меня стряхнёшь с морды это долбаное равнодушие! Как миленький стряхнёшь!!!»
– А скажите, Васин, аппендицит вам тоже американцы вырезали? Наш хирург говорит: очень профессионально шов положен. Прям – виртуозно!
Глаза следователя впились в лицо сидящего напротив человека. Не может быть, чтобы вопрос оставил его равнодушным. Шву, по словам врачей, около года. Плюс-минус месяц. От силы полтора… А это значит, что к американцам он никакого отношения не имеет.
– Нет, операцию мне врач в немецком лагере делал. В июне 44-го.
– Какой врач? И откуда у него инструменты?
– Так, лагерный… Как бок прихватило, значит, я пару дней крепился, терпел. А потом Фёдорыч, фельдшер бывший, сосед по нарам в бараке, мне и говорит: «Аппендицит это, Михалыч; хана тебе! Выбирай: пойдёшь сдаваться – сразу кончат, а тянуть будешь – в муках умрёшь». Ну, я на построении ничего говорить не стал, а после – сразу в медпункт: так, мол, и так…
– Ну, продолжай… – история выглядела настолько бредовой, что Смирнов от неожиданности перешёл на «ты».
– Ну, а врач лагерный осмотрел меня и велел к операции готовить…
– Стоп! Какой врач? Немецкий? Тот, что по утрам выбраковку делает?! Полчаса назад он бы тебя с прорвавшейся мозолью в газовку отправил, а тут аппендицит взялся вырезать?! И заметь: без хорошего наркоза такой шов не уложить! Это мне медики сказали, и я им верю! Ну?!
– А что, ну?! Когда меня к столу привязали и укол вогнали в вену, думал, всё уже… Ещё порадоваться успел, что чисто наш Хмурый Ганс убивает. Без лишних мучений, значит…
– Вот оно что?! Ну-ну, ври дальше!
– А как в себя пришёл, удивился. Ну, а он присел рядом и говорит: «Ты потому живой ещё, что не просил ничего и не предлагал. Значит, подлости лагерной в тебе нету. Теперь посмотрим, есть ли душевная сила, которая любовь и верность друзей к человеку привлекает. Если будет бригада норму за тебя выполнять, останешься жить. А нет – значит, был недостоин…»
– Странный разговор. Бред сумасшедшего напоминает…
– А он так и сказал: «Все мы, кто в лагерях живёт – умалишённые… И те, кто сидит, и стерегущие. Сохранивший разум – в аду не выживает…»
– То есть, он именно так объяснил свои действия? И когда только успел столько нафилософствовать?!
– Да… Пару раз на осмотры вызывал. Глядел, как шов срастается. Ну, и за жизнь, значит, беседовал…
– Стоп! А на каком языке? Ты так хорошо немецкий знаешь?
– Нет. Он вроде как из Риги родом… По-русски хорошо говорил, правда – с акцентом.
– Допустим, так… Ну, и что же он тебе сказал?
– Сказал, что всех, кто нутром с лагерями связан, убивать нужно. И придумавших эту гадость, и узников, и охрану. Потому что дух у них сгнивший, а это заразно. И нельзя ту заразу на волю выпускать. А затем, как американцы к городу подошли, у себя в кабинете застрелился…
– Ладно, изложи всё это письменно и иди к себе…
***
Васин водил пером по бумаге, укладывая буквы ровными рядами. А капитан не мог прийти в себя от его наглого вранья! Подумать только – эсэсовец, отправивший в печи тысячи, десятки тысяч, ведёт себя как экзальтированная барышня! Кто в этот бред поверит?
Смирнов выдвинул правый ящик. Вспомнил, что вчера бросил курить, попытался резко задвинуть на место, и выматерился. Ящик заело. Он не желал двигаться ни вперёд, ни назад.
– Да чтоб тя… – рявкнул капитан. – А потом ещё полдня крутило и дёргало!
Васин удивлённо вскинул глаза.
– Да не вам я! – отмахнулся Смирнов. – Фашистской мебели! Саботирует, зараза!
– Это не немецкая работа, – спокойно пояснил солдат. – Франция или Голландия. Середина восемнадцатого века… Если позволите, могу посмотреть.
– А вы что – столяр?
– Ага, до войны краснодеревщиком был.
– И где работали?
– В Москве, в мастерской реставрационной.
– Что ж вы там делали?
– Да, много разного, всё больше по дворцам и музеям, – пожал плечами Васин.
– По каким ещё дворцам? – не понял капитан.
– Останкино, Кусково, Архангельское – все и не перечислить… Наша бригада даже в Кремле работала: один раз в Георгиевском зале, второй – в Грановитой палате.
Пока капитан изумлённо таращился то на солдата, то на вставший намертво ящик, Игорь Михайлович успел обойти стол и присесть на корточки. Он чуть шатнул конструкцию и… О чудо: одним ловким движением вынул ящик из стола.
– Фонарик есть? – спросил он капитана.
– Вот, – протянул тот, слазив в карман висящего на вешалке плаща.
– Так, ага… Понятно. Это у них направляющая прошлый раз отвалилась, а когда на место ставили, кверх ногами привинтили. Отвёртку дайте! Я с такой криворукой починкой у американцев сталкивался…
– Это они… за ремонт вам штаны офицерские подарили?
– Ну, да… после ремонта.
– А в лагере у немцев кем были?
– Так, я же вчера сказал: каменотёсом.
– Руки покажите!
Васин поднял вверх ладони. Мозоли на коже напоминали роговые пластины.
– А что так?
– Да, как сказать? Не тянуло меня там столярничать…
Смирнов взял со стола исписанные Васиным листы. Прочитал, выглянул в окно. Туман клочьями поднимался от земли, открывая стены ближайших бараков. Капитан почесал переносицу и перевёл взгляд на закончившего работу солдата.
«А ведь такому спецу даже унижаться не надо! – вдруг подумал он. – Достаточно один раз шагнуть вперёд, когда охранники столяров выкликали. Это сколько же ты, мастер, зуботычин вытерпел? Сколько плёток и дубин по спине твой погуляло? Как часто сознание от голода терял? Вечером – порка за любую провинность, а то и просто по прихоти мерзавца-капо! Каждое утро – отбраковка ослабевших! И всё это добровольно?! Только потому, что тебя на фрицев столярничать не тянуло…»
Запрос по месту работы уйдёт уже сегодня, но в ответе Смирнов не сомневался. Того, что он видел и слышал, достаточно для выводов. «Ну, а разведка американская? – спросил себя капитан, и грустно усмехнулся. – Глупости, они к пленному с такой отметиной и близко не подошли бы! Зачем мудрым янки агент в Надымском лагере? Да и не в одном шраме дело! Человека, столько мук добровольно претерпевшего, даже идиот вербовать не станет! Дохлое это дело – коню понятно».
И пусть то, что Смирнов собрался сделать – совсем не по инструкции. Но остановиться он уже не мог. Капитан принял решение и готов был отвечать за него перед кем угодно…
– Игорь Михайлович! Не в службу… Растопите камин, знобит что-то с утра, – протягивая бумаги Васину, сказал Смирнов. – А я пока протокол оформлю, как полагается…
Через полчаса рядовой Васин собирал в вещмешок свои нехитрые пожитки. В кармане новенькой гимнастёрки лежало направление в нестроевую часть. Демобилизовали его в декабре 1948 года. В свою мастерскую Игорь Михайлович вернулся, но уже как полировщик. За резьбу по дереву он больше не брался – разбитые кайлом руки для этих работ стали непригодны… В сентябре 1958 года Игорь Михайлович Васин умер от рака желудка в одной из московских больниц.
Капитан Смирнов в феврале 1946 года был уволен из армии и направлен на усиление кадров УНКВД Станиславской области [2]. Немецкая пуля калибра 7,92 мм пробила ему голову в ночном бою с отрядом УПА [3] в апреле 1948 года недалеко от города Калуш. Через два дня из министерства [4] пришёл приказ о присвоении В.П. Смирнову звания майора госбезопасности.
[1] – в отличие от капитана Смирнова, автор не читал ориентировок руководства, направленных на усиление бдительности офицеров спецслужб, и не во всём согласен с героем своего рассказа…
[2] — современная Ивано-Франковская область Западной Украины
[3] — «независимость» Украинской Повстанческой Армии не мешала её руководителям получать от германского командования оружие и боеприпасы, которых хватило на несколько лет партизанской войны
[4] — к этому времени Комиссариат уже разделили на два министерства: МВД и МГБ