Снимки на вечную память

Иногда папа Ванюша выносил во двор треногу с фотоаппаратом. У него одного на станции была такая диковинка — «Фотокор». Что обозначает это загадочное слово, не знал никто, даже сам папа. Ходили слухи, что у кого-то есть «ФЭД» — точь-в-точь немецкая «Лейка» и самодельный увеличитель, но их никто не видел.

Снимать – дело трудное. Папа посматривал на небо, потом долго смотрел на какую-то бумажку – рассчитывал выдержку. Мама стояла рядом и давала советы, как лучше укрыться черным покрывалом, чтобы навести резкость.

«Ты по глазам наводи, чтоб зеницы видать было, – советовала она. – А то в прошлый раз все черное вышло. Только бумагу и пластинки переводить…»

Отец сопел под черным полотном и не отвечал ничего. Знал, все равно за мамой последнее слово будет. Он, наконец, вылезал наружу, говорил как настоящий фотограф в ателье: «Спокойно, снимаю!» и шепотом отсчитывал столько секунд, сколько велела ему бумажка с инструкцией.

Обычно снимали «патреты», групповые и одиночные, но иногда папа пытался запечатлеть танцующих или играющих во дворе ребятишек. Тут мама сразу устраивала переполох: они же босые, в домашнем! Кто же так снимается! Доставали из сундука парадные матросские костюмчики, панамку и тюбетейку, надевали на ноги в цыпках новые сандалики. Детей ставили на солнышке, просто у стены, но чаще на фоне отцовской гордости — велосипеда. Отец накрывался одеялом, заглядывал в аппарат, иногда вылезал, переставлял ребятишек по-своему. Сокрушенно качая головой — хватит ли освещенности! – папа брал в руки черный тросик.

«Не моргать! Спокойно! снимаю!» «Тосюшка! Губу не прикусывай!» — руководили мама с бабушкой.

Тося выпячивала губёнку, но, неведомо как, на фотографиях она, к удивлению мамы, обязательно получалась с прикушенной нижней губкой. Вместо игр и танцев опять получались «патреты»!

Важный отец складывал свою аппаратуру и уносил ее в фотолабораторию — в кладовку с занавешенным оконцем. Там при свете своего железнодорожного фонаря – одно стекло молочного цвета, другое красного, а внутри свечка или лампочка-карбидка – отец начинал колдовать. Он сам составлял из белых порошков проявитель, закрепитель и уксусную воду — ополаскиватель пластинок. Проявлялись стеклянные фотопластинки и сушились прямо во дворе. Затем наступал самый волшебный момент – печать фотоснимков. Ребятишки норовили пробраться в холодную темную кладовку, с восторгом выполняли все поручения отца — принеси-подай. Тосе, как грамотейке, умеющей считать, часто выпадало счастье прижать к животу и вынести на солнышко рамку с заправленным в нее негативом и фотобумагой и посчитать выдержку. Потом снова прижать рамку к животу и нестись в кладовку, где отец разрешал ей смотреть, как в черной ванночке в свете красного фонаря появляется изображение на белом листке.

Получалось далеко не все, и мама опять ворчала: зря потрачены деньги. Но фотографии она любила больше всех. Утром, подоив корову, бралась рассматривать разложенное на газетах богатство. А тут сюрприз! Прямо по снимкам чернильным карандашом печатными буквами выведено: мама, папа, Бабика, Колькя, я. Вот это «Я» и выдавало автора с головой. Кто еще такой грамотей в доме! С этими надписями мама отправляла снимки родне в станицу, надписав торжественно: «На долгую память от Коли и Тоси…»

Была одна неразрешимая загадка отцовского мастерства. На его фото хорошо получались исключительно дети. Взрослые выходили какими-то черными, кривыми, зажмуренными, и все были вечно недовольны своей внешностью. Снимки и изображения на них обсуждались бурно:

— Ишь, Белка! Не могла в маму пойтить! Вон Колька, какой чернявый, румяный! А эта вся в тетку Настюшку — синежилая! Как ни корми, худая да бледная, белоглазка! — сокрушались мама с бабушкой и подливали девчонке молока побольше. Тося с детства усвоила: красиво — это как мама и Колька — с черными глазами и кудрями, которые маме однажды сделали даже в «палихмастерской». Не потому ли и взрослой ей нравились исключительно брюнеты?

Она потихоньку уничтожала ненавистные снимки, где рядом с красивыми чужими детьми — она, белоглазка, с прикушенной губой. Так и сохранились в семейном альбоме лишь немногие детские фото, да и то не самые качественные. Лучшие уходили в письмах на родину.

Пытался папа делать и репортажные снимки. Однажды с гордостью он вручил своему станционному начальству фото спортсменов-волейболистов и какого-то пикника. Их поместили в стенгазете, а за вагонным мастером Иваном Рябухиным закрепилась слава фотографа.

Вот тогда-то и были сделаны со старых негативов нерезкие, темноватые снимки толстеньких симпатичных детей — черненького Кольки и Белки-белоглазки Тоськи да мамы с крошечным, наверное, только что родившимся Валей на руках. Но было это еще в мирное время. Потом стало не до фотографии… «Фотокор» с остатками реактивов и негативами на хрупких стеклышках отправился в сундук на долгие годы.

Лишь когда дочка училась в классе шестом-седьмом, мама достала из сундука пачку довоенных стеклянных пластинок, давно устаревшую фотобумагу и несколько негативов вместе с хорошо сохранившимся «Фотокором». Теперь уже дети увлеклись фотографией и снимали несколько лет чудным аппаратом, какого ни у кого не было. Осваивали технику фотографии по редким отцовским указаниям и сначала учились печатать с его довоенных негативов, используя довоенные же запасы, сохранившиеся в сундуке.

Легко вспомнились все его манипуляции со стеклянными пластинками и фотобумагой. Только реактивы не нужно было больше составлять самим. Проявители-закрепители уже продавались готовыми. Правда, поначалу привозили их по заказам папы его друзья-железнодорожники из Москвы. Оттуда же в 50-е годы, когда семья жила уже в Анаре, прибыл современнейший и самый дешевый «Любитель», а потом – «Смена». «Фотокор» куда-то исчез. Папа тогда уже не вмешивался в сложные процессы фотографии. Дети колдовали с пленками и бачками сами. Не всегда качество снимков отвечало замыслам фотомастеров.

«Валь! Смотри, как Сашка хорошо получился! – говорил как-то Коля, просматривая еще мокрую пленку.

«Какой Сашка! Это Лапшов!» — возражал брат.

А на напечатанном фото проявился… наш Жучок, злобная маленькая собачонка. Мама долго смеялась, рассказывая об этом происшествии. «Опять не поймете, кто вышел – Сашка или Жучок?» — говорила она, когда мальчишки начинали спорить о качестве снимков. А их сестру одноклассники как-то заподозрили в курении. Сами-то парни давно тайком покуривали, у девочек тогда это было совсем не модно. А тут вдруг у одной из них оказались желтыми пальцы – точно, как у курильщиков. Ее утверждениям, что пальцы пожелтели от проявителя, никто не поверил. В то время в Анаре был только один фотограф – весьма уважаемый за свое мастерство человек.

Но уж поверить в то, что какая-то девчонка, пусть и приехавшая из города, занимается фотографией? Легче представить, что она курит. А принесенные ею фотографии – мало ли кто их мог сделать! Доказать авторство можно было одним способом – сфотографировать одноклассников. Но разве разрешит мама потащить в школу такую ценность, как фотоаппарат, да еще зря тратить на чужих ценные фотоматериалы? Да и громоздкий «Фотокорр» с его штативом, черной накидкой, в руках девчонки – это уж как-то слишком! Лишь позже мальчишки уже не спрашивая мамы, снимали «Любителем» и «Сменой» все, что захочется, выпрашивая денежки на пленку и фотобумагу. «Зря деньги тратите на безделюшки! –ворчала мама на детей, как когда-то в далекие довоенные годы на папу. И так же втайне гордилась своими умными детьми.

Молодой учительницей, лет 20 спустя после дворовых фотосъемок, уже Антонина Ивановна учила анарских ребятишек чудесам светописи. Ей и все студенческие годы служила все та же маленькая «Смена», купленная мамой для подраставших детей. Стоила она совсем немного, и родители учеников спокойно покупали своим ребятишкам такой же аппаратик, хотя в продаже были уже более современные модели. Но надо было иметь такой же, как у Антонины Ивановны.

Фото автора . 1941 г. Пейзажи «У истоков Ишима» и детские снимки — 1965 г.