Ставки на спорт 
В начале мая я оказался на краю Северо-Казахстанской степи в поселке Целинный. Бесконечный ветер и голая степь сначала показались мне малоинтересными: что можно найти в голом поле, где даже деревьев нет. Однако, как оказалось, в этой «пустоте» так много интересного, что хватит на целую книгу. И такая книга, уже написанная неизвестным мне автором, случайным образом оказалась в моих руках. Текст, разлившийся на двести страниц был вроде бы перепечатан с единственной рукописи и нигде ранее не публиковался.
По крайней мере никаких упоминаний о книге с таким названием в открытом доступе я не нашёл. Воспоминания, автор которых подписался С.С. Дучкиным, в виде полудокументальной автобиографии охватывают достаточно большой период жизни автора, его родных и друзей.
Мемуары и биографии — обычно очень скучны. Но «Дети Карасульских степей» меня увлекли. Я прочитал двести страниц буквально за пару часов: написана книга легким живым языком, а события в самом начале тем более интересны мне, что я недавно был в деревне Сретенка — мы писали о заброшенном кладбище этой деревни. Немного покопавшись в сети, я понял, что автор книги Семён Степанович Дучкина, моряк, капитан второго ранга, который родился в этой уже не существующей деревне в 1914 году.
Мы будем выкладывать по несколько глав этой книги и надеемся, что вам она тоже будет интересна. А когда оцифруем и опубликуем весь текст, напишем об авторе то, чего он сам про себя не рассказал.
Первая книга
Повествование о событиях в Карасульских степях Казахстана (с конца гражданской войны)‚ о себе, о друзьях детства, о Ваське и Борьке, об односельчанах.
Только подумать ! Крестьянский парень, который вырос с «каганцем» на печке в центре Карасульской степи на расстоянии почти двести километров от железных дорог, от городов Кустанай и Кургана‚ — сам проложил себе широкую дорогу от Казахской Желявы по всей стране до самой Москвы.
В семидесятом году, перед Новым годом, проездом через Харьков в Москву, он заехал ко мне. После далекого детства и юности мы, наконец, провели несколько часов вместе. Встреча проходила в скромной обстановке, без гама и шума, а алкоголь пили только для приличия. Радости особой тоже, наверное, никто из соседей не заметил. Но это совсем не так.
Сижу я за столом, говорю с Борькой и поглядываю на экран телевизора. Играет симфонический оркестр. Плавно скользят смычки по струнам, нежно льются мелодии. Они уносят меня далеко-далеко к моему раннему детству, к моей колыбели. Я вспоминаю Сретенку, друзей детства, Борьбу, Ваську Чепового, Комкова Захара, вспоминаю отца, когда он часами‚ стоя у стола, играл на скрипке, то танцевальные и веселые, а то грустные русские и украинские мелодии. Вспоминаю отца и свое счастье, вспоминаю смерть отца и свое горькое детство. За несколько часов за столом мы тогда о многом переговорили, прожили заново наше детство. Говорили и говорили о нашем очень далеком, но всегда близком сердцу родном селе Стретенка.
Вспоминали раздолье Карасульских степей и летние утренние и послеобеденные миражи в знойный день, когда у западного горизонта слабый ветер гонит огромные голубые волны. Они клубятся и катятся по всей степи, по безгранным просторам степного океана.
Друг детства — вступление
Есть у меня друг детства Чеботаренко Боря. Мы с ним жили на одной улице, наискосок. Пять лет учились в одном классе.
Дальше нами пути-дорожки шли параллельно, как раньше шли по нашей казахской степи десяток параллельных тропок на Желяву, протоптанных табунами лошадей и отарами овец.
После окончания семилеток, мы оба работали чернорабочими: я — в Ленинграде в мастерских педкомбината, а Борька — на шахте. Он даже мечтал стать коногоном в подземелье, но Рудком приметил трудолюбивого пятнадцатилетнего паренька. Ему помогли в учебе и направили в институт . Я в то время учился в Высшем Военно-морском училище.
Борька вырос в большой трудолюбивой и дружной семье. С детства он приучен к труду и аккуратности, к большим физическим перегрузкам. По характеру он настойчив, учился серьезно, науки изучал глубоко, потому и оценки у него всегда были отличные. Вот и открылась для него широкая и светлая дорога в жизнь.
После окончания института Борис работал инженером. Вскоре Родина призвала его в Дальневосточную Армию командовать танковым взводом. После войны — он снова инженер, а потом начальник строительства. Строил Борис во Владивостоке, в Таганроге, в Ростове-на Дону (завод Россельмаш)‚ восстанавливал Севастополь из руин. Был членом райкома партии и депутатом райсовета. Сейчас Борис работает в главке, он председатель профкома и член политбюро.
Красота необыкновенная! Сказочная! (это не для моего пера)!
— Ездил я в родные края‚ — рассказывал Борис … — Все изменилось: трудно даже признать места, где стояли наши землянки. А вот и стихи о нашем селе. — Он вынул из кармана вырезку из газеты и читает:
— Поднялась целина,
Где стояло село:
Все пашней, овсом, ячменем заросло.
И кружатся‚ как в море, в волнах колоски
От озер и до самой реки
На когда-то раздельной степи,
Как колосья, вся жизнь расцвела,
Для крестьян из родного села…
На вокзале в ожидании поезда мы снова заговорили о родных краях, о людях, о событиях‚ которые когда-то волновали наше село.
Переговорили обо всем. Сидим и думаем.
— Живут наши стретенцы по все стране. В любом городе можно их встретить‚ — заговорил Борис. — Все восторгаются селом, но никто о нем ничего не пишет. Возьмись ты за это дело. А я помогу. Вот мой первый вклад. Возьми эту вырезку — стих, может приходится.
Сунул он кусок газеты мне в руку и задумался.
Объявили посадку. Перешли мы на платформу. Попрощались и вошел Борька в вагон. Поезд тронулся, набирает скорость. Буфера и колеса стучат в ритм. Я слушаю стук вагонов и пою про себя. Как казахи поют о том, что видят и о чем думают:
Хорошо расти в просторах,
Среди пашен и степей!
Хорошо иметь и старым
Своей юности друзей.
Хорошо — работа,
Хорошо — и служба…
И еще не плохо,
Если есть мужская ‚ с колыбели дружба.
Село Стретенка
По рассказам дяди Миши вначале наша семья жила в центре села, в самой глубине стретенской ложбины. Река к этом месте часто выходит из берегов. Вода подходит к самому порогу нашей землянки, а в избе на земляном полу хлюпали лужи.
Однажды ‚ когда я был грудным ребенком, началось большое наводнение. Мать уже привыкла к ним. Она переложила меня из люльки на печь, и сама забралась туда. Легла, согрелась и уснула. Просыпается мать, видит, воду ручьем бежит через порог. Плавают по комнате солома и веник. Кочерга и ухват стоят в воде‚ как живые пугала, и качаются над водой концы деревянных палок, как папахи, будто удивляются.
Зовет она на помощь и богородицу и ангелов, которые будто с небес прилетают. Но не летят они к нам- не помогли молитвы. Каждую минуту подмоченные стены старой покосившейся набок землянки могут рухнуть. Казалось, надвигается неминуемая гибель. Бога и богородицы нет‚ а отец в армии (шла тогда первая мировая война).
Вдруг кто-то застучал к стену. Это шел к нам на помощь дядя Миша, мамин брат. Вывез он нас вовремя: в тот же день рухнула наша хижина и погребла всю нашу нехитрую утварь.
Перепуганная насмерть мать не вернулась в своему огороду. Поселились мы на Горке, на самом высоком месте, на Северной окраине. Это поселение в десять дворов стояло отдельно от села на краю возвышенности, которая уходит от Ситниковского озера куда-то далеко на запад за Учкуевку.
Влезешь на сарай, взглянешь вокруг — все видно, до самого горизонта, кроме узенькой полоски степи на Западе, которую закрывает огромный деревянный дом и мельница старого Исая. На восток под Горку — болотистое Ситниковое озеро. Оно все заросло ситником, рогозой и камышом. Только против нашего переулка у берега сверкает небольшая плешинка — чистая вода. Левее Ситникового озера — Большое озеро. Оно чистое. Голубое и широкое, как море. На дальнем его берегу три землянки — аул Амречь. Вправо прямо к солнцу от обоих озер мимо нашего села и наших полей, мимо села Королевка длинной лентой вьется русло реки Су-Су (вода-вода). За ней, за озерами и левее их на Восток и на Север — всюду степь. Полсотни километров к северу до самой Пресногорьковки ни одного поселка, ни рощи, ни ручейка, ни полей, ни кустика ракиты — только кое-где зеленеет камыш в мелких озерах. Всюду колыхался серебристый ковыль‚ да иногда летней порой, в сильный зной, к вечеру на западе появлялся мираж волнующегося «моря». Где-то далеко к западу были леса и большие села, но их не увидишь с нашего сарая.
От самой Горки вдоль реки тянулась двухрядная улица: четыре деревянных дома и сотня землянок‚ вросших в землю. За огородами еще десяток землянок и три крылатые мельницы, деревянная церковь с голубыми куполами, саманная школа и молочный завод (один мастер и три рабочих, освещение керосиновыми лампами, ручной труд).
За селом на юг, насколько охватит взор, раскинулся огромный ковер полей с сине-голубоватыми оттенками. Его любовно выткали мозолистые крестьянские руки двух деревень. Там ветер кружит колосья пшеницы, овса, ячменя, льна. И они наливаются крупным золотистым зерном.
Над полями в голубом небе медленно плывут копнами серые кучевые облака, а под ними осенью кружат табуны диких гусей и утокэказары».
Дружок с пеленок
На Горке мать поселилась рядом с младшей сестрой Паранькой. Выстроил им дед большой сарай под одной крышей, внутри разгородил его стеной пополам.
Вскоре тетя умерла от тифа. Овдовевший Иван Муринец женился на Чеповой Фроське, у которой муж погиб на германском фронте. Муренца мобилизовали в колчаковскую армию, как Фроська со своим сыном Васькой Чеповым осталась жить по-соседству с нами.
Мы с Васькой с пеленок росли вместе: еще когда нашу землянку затапливали наводнения, по соседству с нами стояла землянка Чеповых. По вечерам наши мамы заворачивали нас в пеленки‚ садились на завалинку рядышком и вели задушевные разговоры о своих мужьях-солдатах. На Горке мы снова с Васькой оказались рядышком и росли вместе, как две веточки на одном стволе. Подросли и так сдружились, как дружат родные братья-близнецы, водой не разлить. Мы ровесники‚ но Васька был плотнее и покрепче меня. Но у него был физический недостаток: на правой ноге ступня-«култышка» без пальцев. Васька хромал и уступал мне в беге, но все равно Васька — заводила, а я — его «хвостик». Где Васька — там и я. Вот и сегодня забрались мы на сарай, поглядывает вокруг и радуемся.
-Все видно! Все ! Все! — кричит Васька
— Смотри, речка ! — ору я и запеваю нашу стретенскую песню.
— Не между ив плакучих,
— Не меж сосен в лесу …
Васька подтягивает:
Лежит в степи безгранной
Моя река Су-Су.
До озера Большого
У сел из Карасу
Течет порой весною
Моя река Су-Су.
Селенье Королевку
И Стретенку-сестру
Напоит и помоет
Моя река Су-Су.
От самой колыбели
Всю жизнь пронесу
В душе, как мать родную,
Мою реку Су-Су.
— Э-э-э| Туда нам нельзя. Там на дне, на самой глубине, в траве — тина, в большой корзине водяной с дочками живет‚ — говорит Васька. — Он для них ловит женихов утопленников. Нет дураков жениться на беззубых старухах… У них по два клыка, как у Бабы- Яги. Коли женят, то не увидим мы своих мам.
— Ну да, вздыхаю я. — Ох страшно! Нельзя купаться в речке!
— Когда я вырасту‚ -говорит Васька‚ — возьму меч булатный, сяду на Сивку-Бурку, заеду верхом в речку и стану воду мечом крошить, распотрошу корзину злодея и выгоню его из нашей речки. Пусть подается в другие края. Тогда мы будем купаться в речке каждый день.
— Замолчи ‚ Васька! Я боюсь!
Замолчали и смотрим в степь. А она, как море в штиль: сверкает серебристая ковыль на солнце и чуть-чуть волнуется. Стало тихо, только в санкином дворе Витька просит кашу. Жуть как орет !
Стоим мы на соломе на крыше сарая рядом и чувствуем‚ что жердь под нами гнется. Обрадовались и начали качаться вверх и вниз, вверх и вниз.
— Не гарцуйте, черти‚ — закричала из сарая Васькина мать тетя Фроська. — Провалитесь — уши оборву.
Перестали качаться‚ начали борьбу. Подставил я Ваське ножку и бряк на него.
— Ага, положил на обе лопатки! — радуюсь я.
Васька дернулся и подмял меня под себя. Полежали немного на сене, отдохнули, а потом стали играть в квача. Вдруг Васька провалился ногой в сарай и заорал на всю улицу.
— Мама, Мама! Спасай меня!
Наверное, тетя давно этого ожидала : схватила она Ваську за ногу и продернула его через дырку в сарай, как нитку через ушко иголки. Порвалась рубаха, поцарапался бок. Васька орет, а мать тащит его за ухо в дом и подшлепывает сзади.
Мне тоже попало от своей мамы.
Смех и слезы
Многих ребят хвалят родители за их помощь семье. Мы каждый день делаем «хорошие» дела. Но разве угодишь нашим мамам. Им все кажется плохим, уродливым. Мы ждем похвал, а они нас ругают и за уши дерут.
Как-то в один летний день мы с Васькой натворили столько «хороших» дел‚ что родители нам долго припоминали их. Поэтому я и запомнил этот день на всю жизнь.
Отец и мать уехали в степь на сенокос. Меня оставили у тети Фроси. Узнав это, Васька заплясал от радости. Он мигнул мне глазами, покосился на дверь и выходит во двор, и я за ним. А там прекрасное утро! Небо ясное и голубоватое ни одной тучки. Все залито солнечным светом. Даже росинки сверкают на траве, как жемчуг. Настроение у меня праздничное: все мне нравится, всему я рад, чувствую себя свободным без материнского присмотра. Поиграли на улице. И когда нам надоело все, Васька стал ходить по двору подыскивая для нас дело, чтоб родители похвалили.
Склонил он свою голову с двумя макушками вправо и кружит и кружит по двору. Остановится, приглядится, подумает и снова кружит. Вдруг Васька остановился у кучи мусора. Посмотрел на наш сарай, на нашу подкосившуюся землянку, почесал свой стриженный затылок, покрутил головой тыкает в кучу:
— Без хозяина и двор сирота. Родители сено косят, а ты, бездельник, гуляешь.
Стыдно ! Смотри сколько мусора, целая гора, надо убрать.
Схватил Васька метлу и разметает мусор из кучи. А я веткой полыни мету мелкий мусор в разные стороны.
Выглянула из окна тетя Фрося и хохочет:
— Эй, работнички ! Что вы делаете ?
— Убираем‚ мам!
— Ну кто так убирает? Подождите‚ я покажу. Мы стоим и смотрим друг на друга‚ пожимая плечами: что тут не так ?
Подошла тетя, качает головой и говорит :
— Не так это делается! Не так! Сметайте все в кучу!
Началась новая уборка. Смели мы мусор в кучу и подскребли лопатой. Воткнул я ветку полыни на куче, отошел в сторону‚ взглянул назад. Ничего! Красиво получилось — настоящее дерево.
— А теперь носите воду в бочку‚ чтобы она не рассохлась на солнце.
Я взял коромысло‚ а Васька ведра. Бежим мы к озеру с горки. А ведра пищат — тюлюкают.
Тюй! Тюй ! Лю ! лю! Лю!
Солнце сильно припекает. Становится жарко и душно. Подходим к озеру, а от него тянет приятной прохладой и свежестью.
Васька закатал брюки выше колен и зашел в воду с ведрами.
— Ох. Какая вода — кричит он. — Горячая-горячая! Давай купаться!.
— Давай! Давай! — кричу я.
Вынес Васька ведра на берег. Разделись мы, разбежались и плюх в воду. Ух как хорошо, Прохладно! Правда вода мутная, но ничего: тут мы всегда купаемся — нам не привыкать бултыхаться в луже.
— То ситник, а это рогоза, — показывает Васька рукой на зеленые кусты в озере.
— Ситник не вкусный! Рогоза лучше, — говорю я.
— Ну да! Давай рогозу рвать.
Лезем мы все глубже и глубже. Добрались до рогозы, вырвали ее и лезем дальше. Вдруг я проваливаюсь в яму. Иду к берегу, но не получается: «Ох, схватил меня водяной за пятки и тянет назад, вниз, на дно» Испугался я, а кричать не могу ( воды набрал полный рот), пырскаю, как паровоз. Схватил меня Васька за руку и выдернул из ямы.
Залезли в ситник. Воды там по колено‚ под ногами мягкий настил из травы. Стоишь как на пуху. Дно пружинит и покачивается. Дернул я куст и вдруг провалился, нет дна под ногами, повис по плечи в грязи и плачу :
— Мама, мама, тону, тону!
Снова хватает меня Васька за руку, дергает, и сам проваливается. Время идет, а мы все глубже, и глубже опускаемся в грязь. Провалились по шею в грязь и орем на все озеро:
— Караул! Караул! Мама, спасай меня! Ма-ма! Мамочка…
Кричим‚ зовем мам, а их же нет. Они далеко! Хорошо‚ что в ту пору к озеру подъехал на коне Петька, старший Санькин сын. Услышал он крик, остановил лошадь и приглядывается. Крик слышит‚ а нас не видит. Потом присмотрелся лучше, видит головы в ситнике. Оставил он коня и лезет в озеро. Вытащил нас из болота. Мы зашли в воду и смываем грязь. Но она пристала, проклятая, как смола, не смывается.
Вышли на берег, надели штаны-всю грязь прикрыли,только чернеют ступни ног, как туфли из черного бархата.
Смотрит на нас Петька, смеется, даже за живот хватается. Радуйся черт нашему горю. Подумаешь, взрослый, всего старше на восемь лет.
Взял Васька ведра на коромысло и идет к горке. Прошли немного и остановились: дальше — моя очередь нести воду. Стоим, отдыхаем. Видим — идет безрогий‚ рыжий бычок с белой звездочкой на лбу. Мычит и мычит! Васька тоже замычал «Му-му… Б-у-у-у Му-му», и идем к бычку. А тот остановился, посмотрел на Ваську, наклонил голову вниз и мычит пуще прежнего.
Васька тоже мычит и наклоняет свою темную голову вниз, подходит вплотную к бычку и тычет свой лоб в рыжий лоб, в звездочку! Бычок стал и скребет землю копытцем, ревет басом. Страшно слушать! Уперся он в Васькин лоб и толкает и толкает его. Вначале Васька пятился назад, потом не сдержал злодея, отвернулся от него и бежит в сторону. А рыжий — за ним! Догоняет и бьет его лбом в спину. Катится Васька кубарем, подымается и бежит в огород. А я прячусь за Петьку. Остановился бычок, постоял на месте, а потом замычал тихо и пошел своей дорогой.
А Петька все еще смеется и хватается за живот. «Ну что тут смешного, если под одеждой сплошная грязь. Попробуй отмой ее! А бычок — это случайность»…
Завернул бычок в Санькин переулок. Мы подбежали к ведрам, схватили их и таскаем воду в кадку, да оглядываемся, чтоб снова не нарваться на злодея.
Наполнили кадку водой и хлюпаемся ею. Выглянула тетя в окно и кричит:
Ох, Какие у вас ноги ! А-й, я-й, я-й, я-й … Грязь сплошная ! Не могли их помыть в озере. Мойте сейчас же!
Мойте ноги, а грязь не смывается. Стерли ее травкой — чище стали. А что у нас под штанами?! — там грязь, как смола! Ничего! Это не видно ! Может быть, до субботы (до бани) вытрется и осыплется.
— Цыплята купаться буту! — кричит Васька‚ увидев цыплят с квочкой. Хватает он желтенького цыпленка и к бочке. Я тоже беру цыпленка. Квочка сердится, квохчет‚ грозится клюнуть. А мы знаем — не клюнет, побоится.
Ну-ну‚ плыви, маленький! Плыви! — приговаривает Васька и сажает цыпленка на воду.
Но он же не утенок: перевернулся цыпленок и тонет. Подхватил его Васька, гладит и приговаривает:
Ах ты‚ мой маленький! Мой хорошенький! Ты еще не умеешь! Греби ножками! Ножками! Ножками! А ну еще разок. Вот так! Так! Греби! Греби! ..
Отпускает цыпленка, а он снова тонет. Вытащил его Васька, посадил на солнышке возле самой избы- путь греется. Цыпленок дрожит и икает, и голова у него свисает на бок.
Грейся! Грейся! — говорит ему Васька, а сам второго берет из моих рук.
Неизвестно, чем бы это все кончилось, если б не появилась тетя Фрося. Схватила она Ваську левой рукой за ухо, а правой хлопает его и грозит, что в хату загонит. Васька хныкнул, опустил голову и пошел к огороду, я, конечно — за ним.
Эх, жаль, папани нет. Он не разрешал бить детей. Его на войне убили. Давай в войну играть. Что мы думаем! — Подошел он к грядке, сорвал огурец и кричит:
Снаряд! Русские наступают! Русские!
Я упал за грядку, огурец ударился в плетень. Потом я встал, сорвал огурец — и в Ваську, а он опять в меня. Закипел бой. Уже и огурцов нет. А мы рвем завязь с желтыми цветочками и швыряем ее.
Продолжение следует…
