Ставки на спорт 
Хотите, я вам прочту наизусть стихи Джамбула «Ленинградцы, дети мои!»? Или перечислю имена большинства пионеров — героев? А хотите, назову девушек–казашек, получивших во время Великой Отечественной войны высокие правительственные награды? Нас, послевоенных школьников, так воспитывали — на примерах подвигов героев. И мы запомнили их на всю жизнь. Но, оказалось, мы знали далеко не всё.
Летом 1970 года у моего брата Валентина, бригадира электриков строящегося Карметкомбината (ныне Миттал Стил Темиртау), случилось «автомобильное счастье»: за отличную работу его наградили… Нет, не машиной, а правом купить вне очереди очень модные «Жигули – копейку». Завод в Тольятти тогда только — только начал выпускать ставший самым массовым в СССР автомобиль, но купить его можно было только по спискам в профкоме после долгого ожидания, т.к. очереди на предприятиях были огромные. Когда сбылась мечта бывшего моряка и брат стал владельцем новенькой «копейки» (по названию марки ВАЗ-2101), он сразу решил: нужно немедленно съездить на родину жены-ленинградки и показать чудо техники ее родным, а заодно посетить памятные места, где прошли семь лет его службы на флоте и детство жены.
Сказано – сделано! Три тысячи километров? Такой пустяк! Мы, две молодые семейные пары, рассовали своих мелких потомков по бабушкам и отправились в путь–дорогу по маршруту Темиртау – Петропавловск — Урал, а далее везде до самого Питера.
Я могла бы рассказать, как мало было тогда машин на дорогах страны, какими пустыми оказались магазины в уральских городах, где тогда заправлял будущий первый Президент России. Никаких придорожных кафе и тем более гостиниц, где можно бы остановиться на ночь или хотя бы поесть! Но сегодня всё это уже описано, обросло мифами о прекрасной жизни в СССР и мало кому интересно. Да и дни сейчас не такие, чтобы рассуждать о качестве и количестве продуктов в магазинах — страна отмечает 75-летие прорыва блокады Ленинграда. Во многих городах прошли и еще проходят мероприятия, напоминающие о трагических событиях 1942 – 44 годов. О голоде, бомбежках, смертях… И о беспримерной выдержке и героизме людей.
А тогда мы мчались по стране и сначала не думали ни о войне, ни о блокаде, хотя чем дальше мы уезжали к западу от Волги, там чаще прямо в лесах или в центре достаточно благополучных селений встречались какие-то развалины то церквей, то явно бывших барских усадеб или купеческих особняков. Такие вполне здравствовали в наших казахстанских городах. Например, на главной улице и в Подгорье Петропавловска.
— Наверное, в первую революцию или в гражданскую войну крестьяне усадьбы сожгли… — блеснула эрудицией одна из путешественниц, глядя в окно автомашины на заросшие березками груды кирпичных обломков стен и куполов. — Да тут и после гражданской было немало желающих стереть с лица земли все наши города и поселки. Вот мы подъезжаем к Великому Новгороду. Всегда пишут о блокаде Ленинграда. А этот старейший из российских городов – жемчужина Древней Руси — оказался в такой же страшной ситуации, как и северная столица. Он тоже пережил 900 дней, только не блокады, а оккупации. Трудно сказать, что страшнее. Оба города были почти уничтожены фашистами. Новгород стоял на их пути к Ленинграду. Его тоже страшно бомбили с первых дней войны, — объяснял наш собственный «экскурсовод», с детства увлеченный военной историей.
И еще интересное совпадение, говорил он, Новгород освободили наши войска в тот же день, когда была прорвана блокада Ленинграда. В нем тогда оставалось лишь несколько частных домиков и всего 51 житель. Немцы около 200 000 человек отправили в Прибалтику и в Германию в так называемые трудовые лагеря, мало отличавшиеся от концентрационных. Около 15 тысяч жителей города расстреляли якобы за связь с партизанами. Причем, убивали людей обычно на льду реки, чтобы трупы не хоронить. Надеялись, весной вода унесет.
Все музеи, библиотеки, архивы были разграблены. Из монастырских хранилищ похищены все бесценные древние книги и рукописи, а храмы и кремль почти полностью разрушены. С куполов Софийского собора содрали даже позолоту и кресты. А иконы и сейчас, в XXI веке, находят в коллекциях европейских «ценителей искусства». Ими торгуют на самых знаменитых аукционах. Представьте, что эти «искусствоведы» натворили бы в городе-памятнике Ленинграде, если в Новгороде они разобрали на фрагменты известный монумент «1000-летие России» и приготовили к вывозу. Да не успели: Новгород освободили наши войска.
После этой «лекции» мы с Галей, женой брата, тут же полезли в мою тетрадку, куда я выписала некоторые данные о городах, которые мы планировали проезжать.
— Посмотри, тут у тебя написано, что в восточной части Новгорода все три года войны шли бои! Город был так разрушен, что после освобождения его хотели построить на другом, чистом месте. Но жители после возвращения из «трудовых лагерей», сразу начинали строить с нуля свои разбитые домишки. Не захотели бросать родной город!
Как хорошо путешествовать на машине! Мы быстро объехали весь Новгород, постояли в детинце — кремле у восстановленного монумента «1000-летие России», осмотрели монастыри и соборы. Они были прекрасны, выглядели торжественно, но показались нам очень печальными – тихими, безмолвными. Почти все постройки в центре были уже восстановлены, но, как объяснил нам служитель, внутри смотреть еще нечего – там пусто. Ведь почти все было расхищено или погибло под бомбами, а немногое, что удалось вернуть, находится на реставрации.
Мы решили проехать по улочкам, на первый взгляд, так похожим на петропавловские. Уютные «домики — крошечки в три окошечка», а между ними – «полукаменные» (кирпичный низ- деревянный верх) особняки взбегали на пригорки, спускались к реке, так знакомой нам по историческим и сказочным фильмам. Только мы не сохранили свой «экономический и политический центр» — крепость св. Петра.
В то время в прессе часто сообщалось об археологических находках новгородских экспедиций академиков Арциховского и Янина, особенно о берестяных грамотах, о деревянных мостовых и древних домах новгородцев. Мы, молодые учителя, конечно же, следили за такими публикациями, и для нас возможность побывать на всемирно известных раскопках или хотя бы постоять около них была настоящей удачей. Еще бы увидеть берестяные грамоты, расшифровка которых отодвинула историю страны на несколько веков вглубь, но музей был почему-то закрыт. Нам оставалось по-прежнему изучать и демонстрировать своим учениками фото в журналах. Недавно ТВ сообщило, что количество найденных в Новгороде грамот перевалило за тысячу.
Когда мы печалились поэтому поводу, Галина вдруг сказала своему мужу: «А знаешь, у меня в паспорте стоит: «Место рождения – Новгородская область, деревня Сестренки. И год – 1941». Но я даже не знаю, где это и как мама туда попала».
Мы знали, что Галя выросла в ленинградском детском доме, окончила училище ФЗО (предшественник ПТУ) по очень интересной специальности – пошив формы для моряков и поэтому прекрасно разбирается в разных нашивках и знаках отличия моряков. При чем тут какая-то деревня под названием Сестренки, никто не знал. Мы жили в разных городах.
Мужчины тут же склонились над единственным у них справочником – «Атласом автомобильных дорог СССР» — и о чем-то зашептались. Поколдовав в «Атласе», брат вслух сказал: «Да тут от Боровичей ехать-то всего-ничего — часа три!» И наша «копейка» помчалась по совершено пустой дороге от Новгорода куда-то в сторону северного полюса. Какие огромные ели чернели совсем рядом с трассой! Казалось, их вершины подпирают набухшие от мелкого дождя тучи, а лес такой же дремучий, как в страшных сказках. Мощные еловые лапы так переплелись – сквозь них и медведю не пробраться!
Мы притихли. Впечатления от Новгорода не очень располагали к разговорам и веселью. Однако часа через три закончился асфальт, мрачный лес остался позади, а машина по проселку вылетела на ярко освещённую солнцем поляну. На ближайший холм взбегала улочка из десятка небольших деревянных домов. Дощечка с надписью «Кончанское», приколоченная к стволу березы, указывала совсем в другую от избушек сторону – к востоку.
Стали вспоминать, где и что мы слышали про Кончанское. Почти рядом с дорогой на лугу моложавый мужчина косил пышную траву. Несколько подростков вилами ворошили подсыхающее сено. Валентин остановился, чтобы уточнить у них маршрут. Вдруг наша Галя чуть ли не на полном ходу выскочила из машины и побежала к работникам. Объятия! Радостные возгласы и даже слезы! И тут выяснилось: наш рулевой решил удивить женушку и, никого не предупредив, повез всю компанию в ту самую деревню с милым названием Сестренки, о которой Галя вспомнила в Новгороде. Оказалось, в ней в же самое время проводил отпуск её родной брат с детьми. Он каждое лето приезжает из Ленинграда на малую родину своих родителей, чтобы помочь единственной оставшейся в деревне пожилой тетушке подготовиться к зиме — сена накосить, дрова заготовить, избушку подремонтировать. А его ребята тем временем ягоды собирают, в речушке купаются, загорают и, конечно же, отцу помогают.
Сенокос сразу отменяется. Ребятишки забираются в машину, и Валентин везет их к бабушкиной избе – вон там, на самой горке, их ивановское поместье! Так по-старинному здесь называют загородные дома. Незваных гостей хозяева принимают, как какую-то важную делегацию из неведомой местным жителям азиатской страны. Под роскошной вековой березой накрывается стол с самоваром. Нас угощают по-русски (да и по-казахски тоже!) – все, что есть в печи, на стол мечи. Набегают и любопытные подруги хозяйки «поместья». По простоте душевной, нас расспрашивают, как мы живем, если ли у нас, в пустыне, жилые дома или мы живем в «круглых палатках», как они у вас там называются? А! Юрты! Их в телевизоре бабушка Аня видела, когда в Питере у сестер гостила. Брат Галины разражается громким хохотом. И тут выясняется, что он, Николай Егорович Иванов, во время войны жил в эвакуации в детдоме на Алтае и с 15 лет работал на стройках в городке со странным названием Зыряновск! И тут у нас начинаются, как говорила одна читательница нашей газеты, «мумуары».
Летом 1941 года десятилетний Коля и его старшая сестра Клава отдыхали в пионерском лагере в Карелии, после войны с финнами присоединенной к СССР. В конце июня ребят вдруг спешно стали вывозить к югу от Ленинграда, в Новгородскую область. Там всегда находились детские лагеря санатории и дачи.
— Считалось, что немцы будут наступать со стороны Финляндии, союзника Германии, а не с юга, от Новгорода. Нас туда и перевезли из Карелии, — рассказывал Николай. — Так вышло, что мы оказались рядом с линией фронта. Оттуда уже доносился грохот взрывов. Тогда нас повезли обратно в Ленинград. Никто же еще и думать не мог о блокаде! Я в сумятице потерял сестру. Только после войны я узнал, что ее посадили в вагон вернули домой. Она пережила в городе все 900 дней блокады. Нас, мальчишек, пешком повели на станцию Демянск и погрузили в вагоны. В них уже были маленькие дети из Ленинграда. Поезд всю ночь медленно вез нас куда-то на восток. Утром он остановился на маленькой станции. Нас из-за тесноты стали перераспределять по другим вагонам. А рядом стоял еще поезд с ранеными. И тут появился один единственный фашистский самолет и начал сбрасывать бомбы на поезда. Мы стали разбегаться по станции, прятаться в лесочке и на огородах. На нас летели осколки бомб, земля, какие-то деревяшки… Прилетели еще несколько бомбардировщиков и тоже стали бомбить поезда с красными крестами на крышах.
«Началось безумие, — написала новгородская журналистка Алла Осипова уже в 2002 году после опроса свидетелей гибели детей. — Снаряды разрывали вагоны-теплушки, в которых находились сотни детей. После обстрела немногим выжившим открылась страшная картина. Фрагменты детских тел, оторванные ручки, ножки валялись вокруг, висели на телеграфных проводах, деревьях, кустарниках. Выжившие солдаты и местные жители начали собирать погибших и раненых малышей. Нескольким десяткам ребят посчастливилось выжить среди взрывов снарядов. Они разбежались по картофельному полю и в ужасе вжались в землю. Подлетевшие самолеты с черными крестами на бреющем полете проносились над пепелищем и расстреливали всех, кто от страха вскакивал и бежал».
Через пару дней на станцию начали приезжать обезумевшие от горя матери, которые пытались разыскивать любимых малышей. Но тщетно, разобрать что-либо в том ужасе было невозможно. Матери сходили с ума, бродили по округе, подрывались на минных полях.
После говорили, что на детей и раненых было сброшено 25 бомб, погибли 2000 человек – дети, воспитатели, врачи, красноармейцы из санитарного поезда… Но тогда было не до списков погибших, потому так никто точно и не знает, сколько погибших детей и взрослых похоронено в братских могилах на станции Лычково…
С того нашего путешествия прошло много лет, но рассказ Николая об ужасе, который ему пришлось пережить в детстве, остался в памяти. Сейчас я решила уточнить, что же случилось на Октябрьской железной дороге тогда, через месяц после начала войны. Оказалось, сразу после войны вообще мало писали о зверствах фашистов. И не только потому, что хотели скрыть их от народа. Люди и без того натерпелись ужасов. Таких страшных событий, как на станциях Демянск и Лычково, по стране было очень много, а каждый, кто оказался в оккупированных районах (и очень редко по своей воле), еще и подозревался чуть ли не в измене Родине. Об этом факте биографии надо было сообщать в анкетах при поступлении на работу, в учебное заведение и, конечно, вступая в комсомол или в партию.
Официально по горячим следам о страшном происшествии 18 июля 1941 года в газетах лишь скупо сообщалось, что в Лычково подвергся неожиданному авиаудару эшелон с детьми. Разбито 2 вагона, убит 41 человек, в том числе 28 ленинградских детей. Позже таких трагедий стало очень много. О них редко сообщали. Погибали под бомбами и снарядами эшелоны, идущие к фронту, доставляющие туда же вооружение, а обратно — раненых и эвакуированных в безопасные места за Уралом.
А Коля пропал после бомбежки в Лычково. Никто из близких долго не знал, куда исчез мальчик. Даже Галина, его родная сестра, не знала тогда, что ее брат, тоже ничего не зная о судьбе родных, более пяти лет жил в Казахстане. Его после той страшной бомбежки в другом эшелоне увезли за Урал, в городок Зыряновск, ныне переименованный в Алтай. А возвращали домой, в разбитые города, после их освобождения только тех эвакуированных, кому родные присылали вызов и справки о том, что для них есть жилье и работа. Коля ничего не знал ни об отце, ни о маме, которую потерял в перипетиях эвакуации. Родные думали, что мальчик погиб, но все-таки искали его. Один из запросов его теток только в 1946 году все-таки попал в Казахстан, и 16-летний подросток, окончивший в Зыряновске строительное училище, смог вернуться домой. Родители к тому времени умерли. Юноше дали место в общежитии и сразу направили на восстановление города.
Только после войны вернуться домой удалось не всем эвакуированным. Ленинград ещё долго оставался закрытым городом, и чтобы здесь прописаться и получить работу, даже коренным жителям нужна была масса справок. В итоге многие так и осели в Сибири, на Урале, в Казахстане. Сегодня в 107 городах России и зарубежья живут свыше 11 тысяч тех самых эвакуированных мальчишек и девчонок. И хотя они давно находятся за пределами города, в душе остаются ленинградцами даже их дети и внуки.
Мы, случайные гости, невольно напомнили нашим Ивановым об ужасах, пережитых ими много лет назад. Оказалось, Сестренки – это одна из 16 деревень, принадлежавших в 17 веке отцу великого полководца Суворова, а когда Павел Первый за нежелание Александра Васильевича перестраивать русскую армию по прусскому образцу сослал его в родовое имение Кончанское, Ивановы стали и его крепостными. По семейному преданию, кто-то из предков тети Ани служил прямо в доме Суворовых. В нем в 1942 году, в самом начале Отечественной войны, был открыт музей, ныне называемый Кончанское-Суворовское. От его крыльца уходили на фронт бойцы.
Во время коллективизации 30-х гг. ХХ века Сестренки почти опустели. Так всегда происходит во время любого великого перелома. При войнах и революциях первыми всегда страдают и гибнут деревни. Так после отмены крепостного права хлынули в Сибирь переселенцы. А тогда жители бежали из колхозов, стремясь всеми правдами и неправдами перебраться в большие города. Пять сестер Ивановых и их единственный брат, будущий отец Николая и Галины, тоже уехали в Питер, получили там рабочие профессии, места «во дворцах», превращенных в коммуналки, обзавелись семьями и детьми. И все, кроме хранительницы отцовского «имения» Анны, пережили блокаду. Две сестры тогда работали в «Водоканале». Обе считали, что город погиб из-за того, что… он был слишком благоустроен.
— Центральное отопление, водопровод и горячая вода хороши в квартирах в мирное время. Но как только артиллерия и бомбы стали разрушать магистрали, город стал замерзать. Бывало, едем мы ликвидировать порыв водопровода, а там люди, едва живые, набирают воду и не пускают нас к трубам. Могли и убить, потому что к прорубям на Неве или на каналах у них не было сил добраться, — рассказывали Галины тётки в Ленинграде.
Самая младшая из сестер, Нина, жила в келье, расположенной в стене «штаба революции» — Смольного монастыря. Ее соседи ощипали все листья на растущей под окном липы. Варили их и ели. А сама Нина мечтала, что летом нарвет самой вкусной травы и сварит из нее суп.
О блокаде великого города написано много, но не все ее ужасы и последствия описаны.
Тогда в Сестренках, я спросила у Анны Ивановны, чем живет она в деревне. «Дачниками, — был ответ. – А деревня хорошая, даже зимой семь печек топится. Спасибо Колюшке – сена нам с Майкой накосил, огород помог посадить. Молочко и картошку дачникам продаю — всё денежка к пенсии. Сёстрам в городе легче, у них медали «За оборону Ленинграда» и пенсии побольше. Бог их уберег в блокаду. Только Галинкины родители рано из жизни ушли. Болели… Да и такой ужас пережили – блокаду эту! Ты слыхала, как её мама всех своих деток потеряла?»
И мне рассказывают удивительную историю. В суматохе эвакуации Галина мама сначала оказалась на Северном Кавказе, но туда быстро пришли фашисты, и женщин отправили обратно в Ленинград. Пассажиров высадили в пригороде — в Гатчине (тогда в Красногвардейске) и направили копать противотанковые рвы. Ольга Ивановна ничего не знала о муже, призванном на фронт, ни о сыне и дочке. Она только молила Бога уберечь их. Фашисты надвигались стремительно, и в сентябре оккупировали любимый город императора Павла, наполовину сожгли его и разбомбили.
Оставшиеся в живых женщины попробовали пешком добраться до Ленинграда, но это оказалось уже невозможно – город Ленина был окружен. И тогда беглянки отправились – где пешком, а где на попутном транспорте – в родные села. Ольга Ивановна с попутчицами почти два месяца добралась до Боровичей. Оставалось совсем немного до Кончанского, когда на той самой дороге, где мы с Галей восхищались огромными елями, показались немецкие грузовики. Женщины кинулись в лес и спрятались под елками, а Ольга потеряла сознание — прямо на дороге у нее начались сватки. Беременная, она копала траншеи, пряталась от обстрелов и пожаров, брела по болотистым осенним дорогам, спасая ребенка, а теперь у неё не осталось никакой надежды на спасение. И вдруг одна из машин остановилась. Из нее вышел, как оказалось, немецкий фельдшер и склонился над женщиной. Она приготовилась к худшему. Но немец принес из машины инструменты, какие-то медикаменты, полосы ткани и стал принимать роды. Примерно через час Оля снова шла по зимней дороге и везла на саночках замотанных в белую ткань и укрытых чужой курткой дочек-двойняшек.
До самого снятия блокады две сестры и две малышки жили в Сестренках. К сожалению, одна из девочек не выжила. Ольга Ивановна смогла вернуться в Ленинград после снятия блокады, хотя и тоже не сразу.
В стране о трагедии на станции Лычково стало известно только в начале 2000-х годов благодаря журналисту из Новгорода Великого Алле Осиповой. Она много лет собирала воспоминания свидетелей ужасного происшествия и создала на их основе документальный фильм. Он был показан по ОРТ во время телевизионного марафона «День Победы» 9 мая 2002 года и всколыхнул сначала новгородцев, затем Ленинград. Во время исторического расследования причин трагедии выяснилось, что остаются неизвестными многие детские братские могилы ленинградцев, что и мотивировало создание поискового движения «Малые пискарёвки России».
Идея была в том, чтобы памятник в Лычково стал еще одним символом войны, как Хатынь, Бабий Яр или Освенцим.
На станции Лычково стараниями местных жителей, при поддержке всей страны, создан мемориал, посвященный «Всем детям, погибшим в годы Великой Отечественной войны».
Подробнее об истории города читайте в нашем проекте Исторический Петропавловск
